Лабиринт

После его отъезда на фронт Марико перебралась сюда. Она теперь не одна, у нее есть ребенок. Когда он начнет топать своими маленькими ножками, эта лестница будет опасной для него. Известняк — порода непрочная, и с течением времени на ступенях, особенно посередине, образовались выбоины. У дядиных работников, вечно занятых то уничтожением вредителей мандаринов, то прополкой чайной плантации, то еще чем-нибудь, до лестницы руки не доходили. В трещинах между камнями цвел курослеп, ступени по краям поросли голубоватым мхом и в дождь становились скользкими. А вообще-то эта поросшая мхом лестница была очень живописна — такие лестницы бывают у старинных храмов. Тетушка часто рассказывала, как однажды мать Сёдзо привела его к .ним, тогда ему было два или три года. Пока взрослые разговаривали, он незаметно выскользнул из дома и начал ползать по этой лестнице: то спускался со ступеней, то карабкался вверх. Все бросились  искать малыша и страшно перепугались, когда увидели, как он ползает по лестнице. Наверно, тетушка рассказала об этом Марико и предупредила, чтобы она внимательно смотрела за ребенком. Но пока еще рано беспокоиться. Он ведь только что родился и самое большее, на что способен,— это цепляться за материнскую грудь. Молодой отец рассмеялся над преждевременными страхами тетушки и жены. Если бы сейчас кто-нибудь из спящих проснулся, то, вероятно, подумал бы, что Сёдзо смеется во сне. Каков из себя этот малыш, а? Потом подумал: а может быть, это девочка? Все равно. Мальчик или девочка — ребенок был ему одинаково дорог. Любовь к младенцу и любовь к матери, прижимающей его к груди, сливались в его сердце. Он видел перед собой единый и нераздельный образ: мать с ребенком. Он впервые с нежностью и сочувствием представил себе, как Марико поклоняется статуе богоматери в школьном саду. Марико почитала богоматерь и с обычным своим простодушием видела в ней как бы свою подругу, а может быть, она видела богоматерь в каждой жене фронтовика, начиная с крестьянки, которой отдала на попечение свою козу, и кончая женщиной, половшей огород, а в каждом ребенке видела младенца Христа. И, вероятно, со слезами и так же горячо, как за своего мужа, она молится за всех разлученных с семьями мужей и отцов, чтобы они не погибли, не были убиты и снова вернулись к своим женам и детям... Сёдзо хотелось крикнуть: «Не тревожься, Марико! Я вернусь!

Обязательно вернусь! Нет, я не погибну, я обещал тебе это — я не погибну!» В самом деле, обстановка здесь сейчас такая, словно война уже кончается. Уже несколько месяцев, кроме учебной стрельбы, не слышно ни единого выстрела вокруг. Опасности умереть в бою больше нет. Там у вас сейчас страшнее. Но пока можно бежать. В Кудзю или куда-нибудь еще. Бери ребенка и беги! Медлить нельзя.

Наверно, дядя уже построил надежное убежище в скальной породе, и они никуда уходить не собираются. От бомб, может быть, это и спасет. Но если американцы вторгнутся на Кюсю, тогда конец. Родная деревня Хуана была облита керосином и подожжена, старики, женщины и дети — все до единого заживо сгорели. Но только ли японская армия сжигает деревни? Война превращает всех людей в солдат дьявола. И это зверство ясно показывает, что значит «потерпеть поражение». Нет, на бомбоубежище надеяться нечего — это не спасение. Можно укрыться от бомб, а потом заживо сожгут, всех до одного сожгут...

Сёдзо вдруг представилась яма, вырытая на плато в белом известняковом грунте, и другая, в черном земляном полу — обе неровные, перекошенные, наползающие друг на друга, как на картинах кубистов. Он повернулся на спину, вытянул ноги на траве и закинул руки за голову. Лицо его, затененное козырьком фуражки, было суровым и воинственным. Все что угодно, только не поражение! Нельзя терпеть поражения, ни в коем случае нельзя терпеть поражения! Это был стон его души. Но даже и в эту минуту он помнил об опасности, угрожавшей народу, если победит Япония: тогда еще больше распояшется военщина, еще б о-лее безудержным станет ее произвол. Мучительные сомнения обуревали его, и он был подобен качающемуся маятнику. Во всякой войне всякое государство ставит себе цель — победить. И глава государства, объявляющий войну, и солдаты, которым против их воли давали в руки винтовки, всегда были едины в стремлении достичь этой цели. А вот сейчас идет такая война, в которой ни победа, ни поражение не сулят солдатам ничего хорошего. Была ли когда-нибудь в мировой истории такая необычная война, в которой для солдат и победа и поражение одинаково губительны? И Хуан и Кидзу, конечно, заявили бы, что необходимость порождает то, чего раньше не было, что новое всегда возникает на основе необходимости. А странный двойственный характер этой войны порождает необходимость поражения, которое должно превратиться в величайшую победу...