Квирит

— Пифагор предлагал теорию света, согласно которой лучи, что мы видим, испускаются глазом и щупают местность, давая зрительное ощущение. Не так оно работает, но всё же в чём то был прав он. Молнии мои соприкасаются только с желаемой мной целью и не расширяют воздух вокруг. А простые небесные облака расширяют, что и создаёт гром и звуковые волны. Аристотель писал, что облака сталкиваются и гремят, а сжатый в них воздух выходит на ружу, о чудо. Ты знал ли об этом? Не страшно ошибаться и признаваться, что не знаешь всего. Это не грех на пути в Элизиум и поля философов. Вот, кстати об этом…

Тем временем Меркурий засунул головы в просторный мешок и перекинул его через плечо. В освободившихся руках появилась труба, которую он использовал, чтобы настроить свой голос, который стал разноситься по всем сторонам света. Юпитер же хлопнул Фавста по плечу и протянул бокал со словами:

— Выпей, квирит, кикеон50, что связь улучшает с божественной тайной. В него покрошил я печенье из злаков, что богом любезным был создан.

Явства были кисло сладких оттенков, но не успев их распробовать до конца, Меркурий затрубил во всё горло и вместе с закружившейся головой, в движение пришла и вся земля. Казалась она начинала трястись, как при землетрясении, издавая приблежающийся издалека гул. Он усиливался соразмерно звуку трубы и местность вокруг скалистого холма всё больше наполнялась водой, затапливая равнины внизу плоть до самого леса, где расстался Фавст со скелетами. Прилив окружал остров и единственным переходом между ним и землей стала узкая тропа, поттачиваемая волнами, и грозившая однажды уйти на дно морское. Вместе с этим, из земли перед избушкой, появлялись всё новые и новые декорации. Звук трубы становился громче и играл с перерывами. Загадочное совпадение, но перерывы Меркурия совпадали с морганием, словно Фавст невольно подстраивался под его игру. С каждым новым морганием появлялись глиняные сосуды с вываливающимся за края зерном, ростущие из-под земли и увеличивающиеся в высоту и в своём количестве фаллосы. Между ними появлялись круглые вазы с ромбами из точек. Несколько каменных фаллосов сливались друг с другом, образуя над головой закрытое помещение с грубой треугольной крышей и поддерживающими её колоннами. Солнечный свет попадал внутрь через изогнутый, змееобразный вход, и сквозь многие маленькие дырочки между стыками камней. Внутри ослепительный свет дня сменялся порой таинственной тьмой, отбрасывая блеклые тени фигур грозных чудовищ на стены. Среди мистической тишины, приходившей с сумерками, вдруг раздавались различные страшные звуки, пугающие без явной угрозы до глубины души. Звуки пробирающие до мурашек сменялись пением птиц и умиротворяющими мелодиями флейт. Вращаясь внутри созданного святилища, по стенам бегали символы стихий, передвигающиеся рисунки грозовых туч, стада животных, огромные волны и новорождённые младенцы, которые, казалось, истошно кричать во тьме, у самих ног. Словно театральные, механические приспособления, производившие гром и молнию машины создавали спецэффекты неотличимые от реальных. Страшные и пугающие сцены сменялись вновь светлыми и успокаивающими, пока внезапно, по углам помещения не загорелись ровным огнём факелы и настенному взору представились украшенные роскошными одеждами статуи богов. В зал, c танцами, ворвались двое женщин в масках, а за ними фавны, принеся радостную музыку флейты. Прекрасно одетые женщины в белом, бешено танцевали друг с другом, и в установленный по центру таз вливали мёд из амфор. От них пахло сладостью и цветами. Одна из девушек взяла квирита за руку и повела на улицу, к высокой статуе из разукрашенного камня. Около неё стояла ограда из белого мрамора, высотой в несколько локтей, а вокруг медные шесты. За оградой и статуей было отверстие в земле, вылаженное каменной кладкой и ступеньками. Внешний вид напоминал большую печь для хлеба и диаметер её был примерно в четыре локтя. Пряный запах лавра узнавался ещё у входа. Внутри, облакатившись на широкий пьедестал с тяжёлой книгой по центру, сидела жрица. Располагалась она на треножнике из жёлтой меди. Закутана в роскошное платье, покрывавшее голову с утончённым лавровым веноком в волосах. Жрица прочистила горло и положила на язык лавровый лист взятый из чаши позади. Голова Фавста ещё кружилась и по помещению плавали слабые галлюцинации. Он облакотился на стул, а затем устало плюхнулся в него. Женщина некоторое время перелистывала страницы толстой книги, поглядывала, украшенными сурьмой глазами, на Фавста, а затем громким и чистым голосом, достойным талантливого оратора и не переставая жевать лист священного лавра, начала говорить: