Квазар

— По утрам кулак не сожмешь, кисти роняю. Терапевты и придумали мне легочное осложнение. Но ем я хорошо, а в родне у меня только сердечники. Сердце может испортиться, а вот легкие нет.

— Я бы выбрал себе второе. Раздевайтесь.

Врач долго водил холодным пятачком дактилоскопа по ребрам Павла и приказывал ему кашлять. Должно быть, слушать эти покашливанья ему было приятно, так как врач говорил одобрительно:

— Так… хорошо… А ну-ка еще: кхе-кхе…

Павел же то косился на открытую форточку, в которую шел ледяной воздух улицы: «Обязательно простыну». Или, всматриваясь в озабоченное серое лицо, злорадствовал: «Поищи, поищи. Авось найдешь».

Наконец врач свернул свой прибор, а Павел надел рубашку. Он ждал слов врача о том, что здоров, и размышлял о пирожках, которые сегодня жарила тетка: с мясом, с солеными груздями, с картошкой. Они лежат, прикрытые полотенцем. «А под пирожки я выпью стопочку», — решил он. Врач же, кончив писать, положил ручку, и Павел изобразил на лице полное внимание.

— Что же, — сказал врач, морщась. — Рентгенолог не ошибся, инфильтрат правой верхушки и каверна, пока что крохотная. Поздравляю: заполучили туберкулез, или, как говорили в старину, бугорчатку. Грипп вас наградил, да!

— У меня туберкулез? — Павел хотел сказать, что этого быть не может, но горло его сжалось, и он промолчал.

— Процесс ограничен верхней частью легкого, — говорил врач. — Лучше сделать резекцию. Для молодого человека потеря верхней трети — сущие пустяки. Порядок этого дела такой. Во-первых, полежите в больнице. Потом резекция, наблюдения, затем санаторий. Считаем — четыре месяца подготовки, два — наблюдения, шесть — санаторий. Год времени, и вы станете крепким, как смолевый пень!

Врач ударил кулаком по столу и взглянул на Павла. Это был испытанный жест, им он кончал уговоры. И сейчас врач наблюдал, как поведет себя человек художественного типа.

— Значит, я действительно болен, — сказал Павел, и в лице его появилось что-то напряженно-тупое. Он явно не понял. — Болен, — повторил он, и тупое ушло.

«Очень странно, — врач щурился на Павла. — Двойственное в нем. Но что? Низ лица?.. Здесь он славный, теплый человек. Но глаза, лоб, брови другого человека. Особенно чужие глаза. В них сидит какой-то прищур. Да он же целится в меня, — поразился врач. — Ах да, он художник, наблюдатель»…

— Вы мне еще раз скажите, доктор, чтобы наверное знать, если есть плохое.

— Да? — сердито сказал врач.

— Может, все идет, идет и пройдет?..

— Как прыщик… — врач засмеялся сухим, мелким смешком, словно камешки сыпал. — Что я, господь бог, чтобы знать все? Так вот, художник, слушайте и смотрите. Вы ведь должны уметь видеть? Вот ваша рентгенограмма. Глядите сюда. Вот здесь распад тканей, инфильтрат, отсюда при дыхании истекают наружу коховские палочки. А вот это каверна! — Врач ткнул пальцем. — Распад и каверна, — задумчиво повторил он, вынул портсигар, закурил и пустил вверх струйку дыма. Она построилась над его головой атомным грибом. Разгоняя дым, врач затрепыхал ладошкой.

— А подождать?

— Можно. Но это все равно как если бы я курил, сидя на бочке с порохом.

— А… подумать можно?

— Пожалуйста!.. Сейчас мы вам дадим рецепты, много рецептов. Кучу! Начнем лечение, чтобы времени не терять.

6

Павел ждал рецепты, защемив ладони в коленях. Он смотрел на глаза врача. Видел — радужка их богато инкрустирована. Она не просто коричневая, но собрана из клинышков серого, зеленого, черного, рыжего цветов.

«Зачем ему такие наборные глаза? — думал Павел. — Что я теперь делать буду?»

Ударила дверь. Вошла женщина, стремительная, крупная, в широком халате.

— Анне Николаевне нижайшее, — сказал врач, попыхивая сигаретой. — Вот, полюбуйтесь, — он мотнул головой в сторону Павла. — Ваш больной, резать надо, но трусит.

Женщина смотрела на Павла. Лицо ее было странно узким для широкого и прочного сложения. Лоб тоже сжат и выпирает углом.

Значит, она хирург. И Павел тотчас вообразил Анну Николаевну с ланцетом, потом в виде ланцета. Женщина-скальпель!

— Сигарету, — сказала женщина. Врач придвинул к ней портсигар. Анна Николаевна взяла сигарету и защелкнула ее прямой линией рта. Оглядела Павла, остановив взгляд на грязных ботинках. — Трусишь?

Спросила на «ты». Должно быть, так надо.

— Затянешь, тебе же хуже будет. Туберкулез — это пожар! Сегодня Васильева консультировала. Все тянул-тянул, потом прибежал: «Спасите», а сам уже безнадежен — иструх. Это же самоубийство, дети останутся у дурака!

— Я один, — тихо сказал Павел.

Она выпустила из ноздрей узкие, злые струи дыма. Распорядилась:

— Больничный не давать. Решится — займемся. Таблетки? Ну, паск, тибон?.. Что еще у вас?..

— Ему бы отдохнуть… — сказал врач.

— Согласится на резекцию — тогда больничный.

— А мне и не надо, — обиделся Павел и встал. «Проживу, выздоровею».

Он взял рецепты. Врач удержал его слабым движением кисти.