Квазар

На воротах этого дома, сложенного на века из лиственничных бревен, толстых и длинных, была приколочена вывеска. Отлично сработанная, можно сказать, образцовая вывеска, гордость мастерской — с позолотой. Она заявляла, что именно здесь размещен «Противотуберкулезный диспансер …ского района».

Ниже вывески, на серо-голубых, хваченных непогодой досках, два меловых человечка твистовали, закусив бутылки в зубах.

Меловые человечки — разного пола.

Мужчина был изображен абстрактно, но над женской фигурой крепко поработал какой-то наивный реалист лет десяти-одиннадцати. Павел решил, что его следовало бы выпороть, несмотря на талантливо схваченный ритм движений. Именно за это.

Рассмотрев человечков и сделав вывод, что возврат к приемам наскальной живописи дает результаты, Павел стал разглядывать провода, крышу, зеленые прутья голых тополей, обросшие синими рефлексами неба. Смешно, глупо, но он боялся этого дома и ничего не мог с собой поделать.

Если считать посещения приготовительные (рентген, анализы), он приходил сюда уже в третий раз. И так же не решался сразу войти.

Стоял на противолежащей стороне переулка и ждал, когда порвется цепочка прохожих. А они шли и шли — сияли, лучились — самодовольные, были веселыми уличными пятнами.

И домохозяйки, и ферты, размешивающие туфлями-остроносиками снежную кашу, глядели на Павла, на диспансер: знали, что здесь такое, понимали, почему большой дом стоит в стороне, в неловком для машинного движения переулке.

…Девчушка в чем-то желтопушистом подбежала к луже около ворот, гляделась в нее. Талая вода была прозрачна, чиста, и девочка отразилась в ней такой же, какой сидела на снежном берегу.

И тотчас же в доме, около которого стоял Павел, задребезжало окно. В него стучали. Девочка оглянулась и сунула в лужу руку. Тогда ухнула внутренняя дверь, ударила наружная, грохнула калитка. Из нее вылетела толстая женщина с красными голыми руками. От женщины шел пар, и Павел решил, что там, в доме, она стирала белье или готовила у горячей плиты.

— Вернись! — кричала женщина. — Сейчас же вернись! Что тебе говорят, дрянь-девчонка, бегаешь вместе с собаками, буквы не учишь, ботинки промочила — несчастная я мать!

Выпалив это единым духом, женщина потащила девочку в дом, крича, чтобы бревенчатый дом сгорел вместе с заразой, что это безобразие, каменные горят, а куча дров стоит и стоит.

Конечно, женщина была груба, но и права… Разве в самом Павле нет ее страха заразиться? Но, слава богу, он здоров, ему сегодня скажут это. А весенняя слабость пройдет в мае-июне, и Наташа забудется, и все станет прежним.

…Цепочка прохожих лопнула. Павел, опустив голову, нырнул в калитку. Закрывая, сильно толкнул ее.

Тяжелая калитка двинулась не сразу, сначала набирала разгон. Захлопнулась она, громко щелкнув железным зубом закидки.

4

В приемной сидело человек десять, зашедших с работы — усталых, молчаливых. Но были и другие — веселые и молодые парни. Эти словно и выросли здесь, на стульях.

Около них стояли двое в пижамах. Вид они имели своеобразный. Один, стриженный наголо, был с поразительной головой — объемистой и шишковатой; другой очень красивый и мрачный брюнет, по виду совершенно древний ацтек.

Они разглядывали Павла.

Павел сел около молодых. Прислушался: они вели между собой малопонятный разговор:

— …Делают надрез и распластывают, как камбалу. Ребра цепляют этакими железными крючьями и начинают растягивать, аж хрустит. Потом берут кусачки и, понимаешь, выкусывают…

Павел затосковал. «Зачем такое говорить? Не буду слушать, не буду». Но — слушал.

— …Выбрасывают кусок… танталовые скрепки… легкое сворачивается… откидывает тапочки…

Голос рассказывающего был острым, будто отточенное шило. И Павлу казалось, что это его держат, разворачивают его бок — железными крючьями. Он видел их блеск, он почти не дышал.

— Герасимов, Герасимов…

Чей-то далекий-далекий голос, будто из выдыхающегося транзистора, взывал к нему. Его тряхнули за плечо:

— Герасимов? Спишь! Зовет в кабинет.

Павел, конфузясь, встал.

5

Дверь была тугой, с пружиной. Скрипнув, она толкнула Павла к столу. Там сидел сухощавый, маленький и весь серый мужчина: лицо, волосы, галстук и выглядывающий из-под халата костюм.

— Так вот вы какой, Герасимов? Присаживайтесь! Знаменательный день, первый раз у себя художника вижу. Научрабы были, литераторы являлись, водолаз состоит на учете. А вот художника вижу первого.

Павел смущенно улыбался.

— Я все думал, — стрекотал врач. — Потому вас нет, что, работая, парами скипидара дышите.

В голосе врача, немного скрипучем, Павлу услышался треск насекомьей песни. Конечно, его мать жаловалась соседкам: «Пою-кормлю его, а он ровно кузнечик».

— Встретились мы с вами, если судить по анализам, не случайно. Зовите меня Иваном Васильевичем. Что вы мне скажете?

Врач установил локти на столе, соединил сухощавые руки и положил на них подбородок. И внезапно лицо его обрело деловую сухость.

Павел рассказал о гриппах, ночных потах и слабости.