Квазар

— Обеими ноздрями. На всех! Знаешь что, художник, едем-ка в деревню? Я фотать буду, ты портреты рисовать. А?.. Черта ли дышать копотью в проклятом городе. Прикипят ж… к городу, и не оторвешь. А в деревне пусто, ни художников, ни фотографов. И, вообрази, вдруг приезжают два таких благодетеля. Кассовый успех полный… Или охота в бору. Воздух, смола, и никаких канце… канцерогенов. Без операции выздоровеешь. Я почему не сдыхаю? Открою секрет — много охочусь. Вот он, дом…

Гошкин дом был бельмастая халупа, к тому же содержимая весьма небрежно. Крыша латана ржавыми пластинками железа и, должно быть, сильно протекала в дожди. Забор валился, кое-как цепляясь за трезво стоящие ворота.

Гошка вежливо подпихивал к ним Павла.

Глава третья

1

Вернулся Павел от Гошки в первом часу ночи, на шатких ногах. Потому он проспал утро.

Разбудило его перебравшееся с глаза на нос солнечное пятно, теплое и щекотливое. Он чихнул и сел в постели.

Все было стандартным: слабость, будто он и не спал, утренний взрывчатый кашель. Павел сдерживал его. Он рассматривал свою руку. Похудел — одна мосталыжина. Срам!.. Нужно делать упражнения с гирями. Но не то что вздымать гири — вставать не хотелось. Здесь круг: если встанешь, надо ходить, ломать слабость, копировать «медвежат», работая мелкими кистями… Деньги, черт их побери!

И крутились, не уходя из памяти, неудачливости этого года. Неудачи во всем! Взять январскую выставку. Он дал картину, первую свою большую картину — до нынешнего перелома. И что же? Лешка Чужанин наскочил на него пауком тарантулом, изжалил упреками, разнес за старомодность. И ведь как назвал, ядовитый! «Замшелая живопись»…

И прав был, Павел сам увидел это, когда почувствовал отвращение к старым работам и стал произвольным колористом. Теперь он работает иначе, но и тогда честно писал. Старомодно, но честно — как видел… Это должен быть учесть Чужанин.

Наедине Чух все объяснил Павлу. Он должен был сделать это как друг, настоящий, давний. Свежий друг такого не сделает.

Убедительно. Хотя и точила Павла мысль, почему Чух молчал раньше?

А вскоре он узнал и остальное, увидел Чужанина у Наташиной двери. Было около двух ночи, Наташа смотрела из-за его плеча, а Лешка сонно моргал, сажая на нос очки. Здесь уже подлость в квадрате! С картиной прошло — так, пустяки, шалость, но эту гнусность Павел так и не смог переварить, застряло и не двигалось.

2

Надо вставать… Тетка возмущалась долгим его сном и заявляла об этом громыханьем посуды. Никто с ним не считается, даже тетка.

Он прошлепал босиком в кухню.

Тетка накрывала на стол. Губы ее были сжаты.

— Изволили проснуться наконец?

Пустая риторика! Стоило спрашивать, раз уж он сидел за столом.

— Люди давно встали, а мой спит да спит. Я и пол вымыла, и крыльцо выскоблила. Для кого стараюсь?.. Господи! Хоть бы женился поскорее! Что и говорить, о драгоценном твоем здоровье от твоих же приятелей узнаю.

«Гошка ей болтанул», — сообразил Павел.

— Всю ночь не спала, всю ночь думала… — Она сердито смотрела на Павла. — С утра соседей обегала, а он — спит.

Она разложила яичницу на тарелки — три четверти сковороды Павлу, остатки — себе. Задумалась, концом ножа почесала голову. Взглянула.

— Слышь, Паша, может, тебе каверну сулемой полечить? Такое приключилось — заболел муж одной жены туберкулезом легких (тетка любила разные житейские случаи). Муж ее «кха» да «кха», а жена молоденькая и раздражительная, из тех, что в штанах ходят. И решила она…

…Гудел теткин голос, шумел самовар. Павел разглядывал трещину, прослеживая ее путь в столешнице. Если сощуриться, то дощатая и выскобленная дожелта доска (тетка не признавала клеенок) походила на срез тонкослоистых горных пород.

— «Что же, спасибо! — говорит муж лихой жене. — Но жить с тобой я больше не буду — страшно». Отдал он ей квартиру, телевизор и двойную тахту и ушел к другой, помоложе… Все вы, мужчины, одинаковы!

Тетка извлекла из кармана фартука клок газеты, ее чистый уголок. Отставив на вытянутую руку, внятно прочитала:

— На бутылку водки класть сулемы с булавочную головку. С булавочную, Паша, а? Вдруг поможет. Помогает же мне валерьянка, а ведь был инфаркт.

Павел затряс головой.

— Сообрази, сулема — яд, дезинфекцию в тебе сделает.

Тетка сложила бумажку, сунула ее в карман и придавила сверху ладошкой. Сказала:

— Конечно, ты умнее всех.

Павел зацепил вилкой кусочек сала.

— Ты меня дурой считаешь.

Павел положил сало на хлеб и сунул в рот.

— А я тебя растила, растила…

Павел прожевал и навалился на яичницу. Ел жадно. Все, что готовила тетка, было состряпано с точным расчетом сложения разнообразных вкусовых впечатлений. Ее поварское искусство было рассудительным, как чужанинский талант.

«Может быть, и нужно пить сулему? — думал Павел, прохаживаясь по тарелке куском хлеба. Напившись чаю, он оделся и пошел во двор. Там поправлял лопатой размытую дорожку.

Шла весна. На крышах скандалили воробьи, у сирени с черными прошлогодними листьями крутился жулан. На земляных оттаявших шишках высыхала жухлая трава. Все оживало или готовилось ожить. А он…