Кукла-любовь

– Он разводится?!

– Не знаю, это не обсуждалось. Рано еще об этом говорить, – начал вилять Женька.

Но Маша не была дурой. Она все поняла и странно повеселела. Встала, одернула юбку, сидевшую на ней так тесно, что он слышал трение капроновых колготок при ходьбе. Или представлял? Ответа у Жени не было.

– Пока, пока, – она жеманно шевелила пальчиками. – Спасибо за чай.

– Не выпила же, – проворчал он. – И конфеты не взяла.

– Возьму. Забыла.

Маша протянула руку – пришлось встать и вложить ей в ладошку конфетки. Женька тут же приложил палец к губам.

– Ты понимаешь, да? – глянул он строго. – По всем темам!

– Могила! – стукнула она себя кулачком в грудь и открыла дверь. – Да, забыла поблагодарить. Ходатайствовать в возбуждении дела по исчезновению Ларисы Гришиной точно не стану. Напишу отказ и сообщу Игнату Федоровичу лично.

– Лично? Зачем? – Женя мотнул головой. – Можно позвонить. Или вообще ничего не делать. Сам придет и узнает.

– Сообщу лично, – повторила она настойчиво и ушла.

Идя к себе, Маша думала: капитану Голубеву совсем не обязательно знать, что у нее имеются кое-какие сомнения и дело сбежавшей жены не кажется ей таким банальным. Причем отказать в возбуждении дела она желает не в своем кабинете, а в неформальной обстановке. Да и еще…

Она так и не поговорила с той самой соседкой, которую семейство Гришиных невероятно раздражало. Майор Чекалин успел, а она нет. Маша считала это упущением и сегодня вечером собиралась его устранить.

Глава 10

Что он видел за свои двадцать два года? Что понял? В чем находил удовольствие? Валяться в луже собственной мочи под городским мостом, перебрав дешевого алкоголя – это удовольствие? Не слышать при этом осуждающего ворчания отца и тихого плача матери – это кайф? Или все же удовольствие для него всегда было в другом, а он просто запутался? Просто когда-то сбился с нужного направления, свернул не там и покатился под горочку. Быстро так, с ускорением. И совсем позабыл, как замечательно выйти после душа в чистом белье, сесть за стол, на котором стоит вкусная еда в красивой посуде.

Позабыл…

И голоса своих родителей тоже. А теперь уже не вспомнит. Никогда. И не услышит. Их нет больше. Так сказал ему старший. Они погибли, с его слов, отдыхая на даче.

Валера почувствовал, что лицу снова сделалось горячо и мокро. Он опять плакал. Что-то за последние дни он слишком часто плачет. Расслабился или…

Или оживает? Возвращается к нормальной жизни его испохабленная собственной низостью душа? Может, с этих самых слез и начнется его возвращение? Подъем туда, откуда он так стремительно скатился.

Он завозился, поняв, что замерз. Сунул голову под куртку, принялся часто и глубоко дышать, пытаясь нагнать внутрь больше теплого воздуха, чтобы согреться. Начал с силой разжимать и зажимать пальцы, шевелить ногами. Кровь побежала по венам, тело закололо, – стало чуть лучше. Но он не остановился, продолжил возиться, словно ехал на велосипеде.

У него, кстати, был велик. Дорогой, модный. Родители купили в подарок на Новый год перед окончанием школы. Он очень сдержанно поблагодарил их тогда, – было стыдно показывать радость. Он же пацан! Не на шею же им кидаться. Мама даже немного обиделась, отец был обескуражен. Но не упрекнули. Отец просто сказал:

– Катайся, сынок.

А сынок взял и пропил его уже через полгода, и не потому, что деньги срочно были нужны на опохмелку – просто из куража какого-то сволочного. Типа, на хрен от вас ничего не надо. Не нуждаюсь.

Идиот! Какой же он идиот! Полжизни бы отдал, чтобы вернуть то время, прощения попросить. Опоздал! Он опоздал с прощением. Родителей больше нет.

Валера почувствовал, что согрелся, осторожно разгреб солому и выглянул наружу. Стог сена, который он выбрал для ночевки, стоял возле самой кромки поля. Вчера с вечера он очень аккуратно пробирался к нему, не оставляя следов – за ним могла быть погоня. Все еще могла, хотя он надеялся, что они отстали.

Два дня он отчаянно путал следы, пытаясь оторваться от преследователей. Их было двое. Он их не знал, даже ни разу не видел в общине. Знакомой была лишь машина, – та самая, на которой они с Игорем возили в лес загнувшихся наркоманов и алкашей. Машина та, а люди чужие: два здоровенных, широкоплечих парня, молчаливых и суровых. Они искали его не очень умело и совершенно не умели читать следы. В первую ночь Валера отошел от поселка, где располагалась община, всего на полкилометра, – наследил до леса и повернул обратно, четко ступая по своим следам. Спрятался в заброшенной высоковольтной будке примерно в пятидесяти метрах от ворот в поселок. Он прекрасно все слышал, – как перед выездом машины за ворота кто-то отдает распоряжения молчаливой мускулистой парочке. Звучало завуалированно, но смысл был ясен: живым он в поселке не нужен.

Машина вернулась часа через три. Немногословные парни отчитались, что потеряли след в лесу.