Кукла Коломбины

– Все-таки Судейкин поросятка, – небрежно кинул Михаил. – То просит жену спрятать у себя его любовницу, которой будто бы угрожает муж, то устраивает Ольге сцены ревности прямо на улице.

– Недавно в театре у Суворина они были втроем. Сергей привел и Ольгу, и Веру. Были веселы. Однако Ольга живет с Лурье.

– И кому это мешает? Ты сам сказал: были веселы.

– Не понимаю, Михаил, кого из них ты ревнуешь? Ольгу или Сергея?

Кузмин засмеялся.

– Брось, милый! Все давно в прошлом!

– По твоему тону можно решить иначе.

– Ну хорошо. Сказать по правде, Судейкина – или теперь правильно называть ее Глебова – меня немного раздражает.

– Немного?

– Ах, не цепляйся к словам, jaloux!

Снова послышался смех, теперь уже обоих, и Нюрка едва успела сбежать по ступеням вниз, как сзади послышались шаги спускающихся мужчин.

Из разговора не все было понятно, кроме того, что Михаил Кузмин недолюбливает Ольгу. И это еще слабо сказано! Она вспомнила взгляд, который Кузмин бросил на Судейкину. От такого можно в камень превратиться! Но почему Юрий сказал, что он ее ревнует. К кому? К ее мужу? А сам Юрий? Кузмин назвал его ревнивцем. Что имелось в виду?

Со всем этим придется разобраться.

Александр позвал ее собирать со столов грязную посуду. Проходя мимо Ахматовой и Судейкиной, она услышала, как Ольга сказала о ком-то:

– Это он виноват! Убийца-арлекин!

Убийца! Это интересно! Кого же она имеет в виду? Уж не вычурного ли Кузмина?

После работы ее снова провожал Николай. И снова им было хорошо и интересно друг с другом.

По ходу дела она искусно выведала все, что Синицкому было известно про Михаила.

Николай говорил о нем с уважением, но без восторга. Оказалось, что Михаил Кузмин – личность довольно известная. Он и поэт, и драматург, и переводчик, и критик. И плюсом ко всему – композитор.

Нюрка, слушая, дивилась. Как много талантов в одном человеке!

Только это почему-то совершенно не повлияло на отношение к нему. Кузмин по-прежнему казался ей крайне неприятным типом.

Говорить об этом Николаю она не стала, но ему, кажется, Кузмин тоже не нравился.

– Многие ценят его творчество, но… не слишком любят как человека. Во всяком случае, мне так кажется.

– Из-за чего?

– Он… непростой очень.

– А что в нем непростого?

– Я не хотел бы говорить на эту тему, особенно с вами, Анна Афанасьевна.

Нюрка открыла рот, чтобы произнести очередное «почему», но Николай неожиданно твердо сказал:

– Давайте о более приятных вещах. Я хотел бы пригласить вас куда-нибудь. Это возможно?

Нюрка замешкалась. Это прилично – отвечать на приглашение после нескольких дней знакомства? И потом, с чего вдруг такому человеку, как Синицкий, звать на свидание – если это свидание – подавальщицу из ресторана?

Впрочем, скорей всего, он уже догадался, что никакая она не подавальщица, а только притворяется.

Нюрка взглянула на своего кавалера изучающе. А ведь он ни разу ни о чем ее не спросил. Даже мимоходом не поинтересовался, что она делает в увеселительном заведении. И что это значит?

– Так я могу надеяться? – повторил Николай.

– Можете. Только для этого вам придется прийти ко мне домой и представиться. Иначе Фефа устроит нам конец света.

– Фефа – ваша матушка?

– Моя мать умерла, когда мне всего месяц был. А Фефа… Фефа – это центр нашей семьи. На ней все держится.

– Постараюсь ей понравиться.

– Постарайтесь.

Уже засыпая, Нюрка вдруг подумала, что было бы здорово рассказать Синицкому обо всем. Он такой умный! Такой проницательный! Наверняка мог бы дать хороший совет. И не только. Возьмись они за это дело вместе, могли бы найти убийцу быстрей. У полиции пока что не получается.

С этой мыслью она уснула, а наутро, пока тятенька не ушел на службу, побежала разузнавать про Кузмина. Того, что рассказал Николай, явно не хватало, чтобы понять, мог ли Кузмин быть тем, кого они ищут.

Удивительно, но про Кузмина даже полиции было известно немало, и всё не слишком для него лестное.

Как и Лурье, Михаил был недоучкой. Консерваторию бросил, но музыку сочинял, живопись изучал в самой Италии, однако картин не писал. А потом отправился к олонежским и поволжским раскольникам, после чего вдруг сделался писателем и писал то офранцуженную прозу, то эллинистические песни.

Нюрка была поражена осведомленностью тятеньки в тонкостях биографии Кузмина.

– Да ничего странного, – махнул рукой Афанасий Силыч. – Когда-то мне было велено приглядывать за «Башней» на Таврической.

– Что за башня?

– Так они квартиру называли, в которой собирались. Хозяином тоже поэт был. Вячеслав Иванов. Они с женой привечали у себя всяких… модернистов-авангар… дистов! Тьфу! Не выговоришь! У нас боялись, не террористы ли под прикрытием разных литературных сборищ. Собирали сведения, конечно. Терся там и Кузмин. Однажды даже в квартире у него побывать довелось. Проверяли, не сходка ли. Я, как его увидел, чуть от смеха не зашелся. Был он в японском кимоно, да еще веером обмахивался.

– А теперь в поддевке ходит и смазных сапогах.

– Они все чудные. Ты в голову не бери. Этот Кузмин, он вообще ненормальный. Не поймешь, что у него на уме.