Кто ищет, тот всегда найдёт

Часы показывали без четверти до каши. Колено ныло и тупо толкалось наружу. Надо бы сходить. Воды попить заодно. Хорошо бы, Ксюша с гренками и овсянкой приносила и кофе в постель. Со сливками. Никогда не пробовал. Не дождаться, придётся самому идти. Побриться бы тоже надо. Не охо-о-о-та! Интересно, трупы бреют? Говорят, волосы и после смерти растут. Похоронят бритого, а потом захотят убедиться, того ли похоронили, выкопают, а там бородач. Ясно, что не тот.

В умывальной образовался неведомый географам водоём, в раковинах, забитых мусором, — мыльные озёра с ватными островами, плевками, сморчками и окурками, наверное, от медпапирос. Дрейфующие серые личности, все на одно постное лицо, брезгливо плескали в физиономии из-под кранов и на цыпочках уходили, не вытираясь, за сухую плотину порога, а одна тётка стирала что-то розовое. Вода от этого розового была почему-то чёрной. Свободной оказалась дальняя раковина. Я подплыл к ней, загребая костылями, и тоже кое-как умылся, брезгливо отворачиваясь от переполненного озера и опасаясь утонуть. Рядом в стене обнаружил дверь, не замеченную вечером, с надписью наверху: «Душ». Попробовал открыть, чтобы удостовериться по-русски, что надпись не обман, и чуть не упал от окрика:

— Куда?! Не работает!

Это дама с розовым пресекла мои скромные поползновения. Так и не помочившись на голову, вернулся в дремотное восвояси. Только облегчённо залёг, как дверь пнули, она с треском стукнулась о стену, и зычный голос окончательно привёл нас в радостное утреннее чувство:

— Кашу будете?

Я, единственный живой, отрицательно мотнул головой, на что тётка с упёртым в засаленный на объёмистом животе халат подносом, — наверное, специально отращивают, чтобы удобно было носить — предостерегла:

— Не будешь есть — не выздоровеешь.

Ожил Петька:

— От твоей овсянки он посинеет раньше, чем станет трупом, — грозно наставил гипсовую руку, спросил:

— Пиво есть?

Тётка не растерялась:

— Есть, с черносливом.

— Давай, — согласился Петька на новый сорт, — всем по две кружки.

Разносчица поставила на стол 4 стакана, облив «пивом» жирные пальцы, обтёрла о халат, сладко пожелала:

— Кушайте на здоровье, — и величаво удалилась, унося отвергнутые килокалории и миллиграммовитамины.

Петька разнёс пойло по ложам, спросил:

— Шамать будете?

— Не хочу, — сморщившись и, пожалуй, впервые в жизни отказался я от еды.

Алёшка, обрадованный, завозился в капкане.

— Да пошёл ты!..

И только скафандр требовательно поднял руку.

— Огурцов нет, — разочаровал его Петька. — Жди, придёт Ксюша, накормит кашкой.

— Чай заваривай, — потребовал Алёшка, — да покрепче. Таблетки принесут, чем запивать? Башка трещит, как с перепоя, а и по одной не досталось. Совсем ослаб здесь. — Он с отвращением выплеснул в горло компот, выплюнул назад в стакан попавший сухофрукт, поставил стакан на свою тумбочку и затих, ожидая возвращения жизни.

Лёгкая на помине Ксюша не замедлила нарисоваться. Сонная, положила каждому на тумбочку по горсти таблеток и, ничего не объяснив, ушла. Я, не знакомый со здешними правилами, послушно всунул в рот все таблетки и, давясь до слёз, кое-как заглотил, запивая компотом.

— Мои тоже, — услышал я, испугавшись, голос Алёшки, но он, оказывается, обращался не ко мне, а к Петьке. Тот собрал свои и его таблетки в газетный листок, хорошенько завернул и бросил в мусорную корзину. Жалко, что я пожадничал и не добавил свои.

— Что ещё будет интересного? — спрашиваю у старожилов.

— Самое время топать в сортир, — объявил Петька, — пока не засрали и уборщица не заявилась.

Часы показывали без четверти восемь. Прошло без малого два часа, как мы пытаемся доспать, интуитивно чувствуя, что сон — лучшее лекарство, но у медиков другое мнение: мы попали сюда не спать, а лечиться, и они самоотверженно отдают нашему лечению свои силы и всё своё время с раннего утра и до позднего вечера. И я их уважаю за бескорыстную самоотдачу. Нам-то что, мы и днём отоспимся — я широко и глубоко зевнул, представив себе, как это сладко будет, — а им каково целый день в трудах? Зря я хлопотал за Марью. Будет недосыпать и клясть меня. Тяжело вздохнул и пошёл на следующую утреннюю процедуру.

На полпути изловила вездесущая Ксюша, сунула в карман пол-литровую банку и пустой спичечный коробок с приклеенными моими фамилиями, предупредила:

— Мочу и кал на анализы, оставишь на окне.

Ладно, думаю, потом на облегчённую голову разберёмся, что к чему и куда. Не нравится, что оставлять надо на окне — на каком окне, не сказала, — а вдруг кто переменит? Я-то в своих безупречных анализах уверен. Может, покараулить, пока заберут? Лучше бы отправить ценной посылкой. Так в нелёгких сомнениях донёс аналитические продукты до туалета с грязной обшарпанной дверью, которая изнутри закрывалась на громадный соскакивающий крючок. Унитаз был заполнен непереработанной овсянкой, полупереработанным черносливом и газетными клочками, — в СССР как-то не принято подтирки бросать в рядом стоящее ведро — вода из бачка сливалась сплошной Ниагарой, но её слабой мощи не хватало, чтобы смыть слипшийся Говноблан.