Здоровый организм парня чудесным образом вынес такое, от чего любой другой бы давно перестал сопротивляться. Он лишился глаза; у него была в двух местах сломана нога и несколько рёбер; он получил жестокую пневмонию, — и, несмотря ни на что; несмотря даже на то, что лечить его было, собственно, нечем, — он выжил.
Семья Степановых ютилась в маленьком домике старика на отшибе деревни; и к ним никого не подселяли — неудобно, далеко от деревни. Про них, по сути забыли. Они же по мере сил выхаживали Илью; боясь сказать что он жив даже общинским. Если бы Витька узнал, что его враг ещё дышит — без сомнения, теперь он убил бы всю семью. И они скрывали… Изредка только, пересекаясь с общинскими на базарчике, невестка Петра Ивановича просила то или иное лекарство — якобы для дочери. Ей помогали. Они знали, как переживает Адель — но пришедший в себя Илья просил не говорить ей, что он жив. Он не рассчитывал реально долго протянуть; и, любя девушку всем сердцем, не хотел, чтобы она потеряла его второй раз. Немаловажным; а пожалуй что и основным доводом было то, что он считал, что такой — еле живой, с трудом двигающийся, хромой, с выбитым глазом, — даже если выживет он будет для неё только обузой.
Он не хотел быть обузой. Единственно, что он хотел — это набраться сил, и однажды ночью пробравшись в деревню, к казарме, подстеречь и собственными руками задушить Хронова, собственными зубами загрызть его насмерть!
Но для этого нужны были силы. Сил было мало, — в первую очередь потому, что хроновские «бойцы» подчистую ограбили все кладовые старика; а «пайка» из «общего» амбара им, естественно, «не полагалось». Питались они тем, что удавалось найти под снегом в огороде. В основном мёрзлой картошкой. Оставалось надеяться дотянуть как-нибудь до весны, когда в лесу пойдёт зелень; и тогда, как-нибудь набравшись сил, осуществить задуманное.
Потом был Новый Год. Потом — прибытие Гришкиного отряда с бронетехникой и бензовозом «для окончательного решения вопроса общины».
Не вышло, не срослось! — в результате вылазки «диверсионная группа» в составе Вадима и Вовчика уничтожила всю вражескую бронетехнику подчистую; и, благодаря удачному стечению обстоятельств, а именно — прибытию отряда «крыс» из «Башни», вернулась на Пригорок без потерь и с трофеями.
А дальше… ну, что дальше.
Осада Пригорка; когда на рытьё окопов были мобилизованы все деревенские, и, в первую очередь, «штрафники». Семья бывшего директора лесхоза, естественно, считалась крайне неблагонадёжной; и, если для остальных деревенских была ещё какая-то «ротация», когда можно было сутки-двое побыть дома, в тепле; чуть-чуть подкормиться домашними запасами — для них этого не было вообще… Никто из них не вернулся. Он, Илья, остался в доме один с их дочкой. Старались не разводить днём огонь, чтобы не выдать себя. Питались всё тем же — что Илье удавалось найти в огороде. В последнее время — мёрзлыми капустными листьями…
Вовчик вопросительно взглянул на деревенских. Все опускали глаза.
— Там они все… Сначала, значит, Олька; потом Никита… Хронов сильно на них зол был; не давал отдыху… ну и уморил… Там, в яме и лежат… Там вообще человек десять… — неохотно рассказал кто-то, — Хронов велел на кладбище не таскать…
— Вон вить он, Хронов-та! — указывая пальцем, произнесла старуха.
Все как по команде посмотрели на остатки туалета на краю площадки; из которых торчали красные обрубки ног Витьки. Илья скрипнул зубами: «- Не успел…»
— Аделька, видать, успела! — услужливо подсказал кто-то.
— Адель?.. Она… здесь? — зашарил по толпе единственным глазом Илья. Кто-то всхлипнул; кто-то шмыгнул носом.
Вовчик не успел сказать — несколько пацанов и девчонок с криком «- Я, я!.. Нет, я! — я сейчас скажу!!» — понеслись по улице к дому старосты. Наступило молчание. Несмотря на рассказ, многие до сих пор смотрели на Илью как на восставшего из могилы покойника.
С ужасом и тоской смотрел на него и Бабах…
Порыкивая двигателем, шаря в сумерках перед собой шпагами света фар, Слонопотам неторопливо возвращался на Пригорок.
Откинув бронещиток с ветрового стекла, молча всматривался в дорогу Владимир. За вчера и сегодня случилось столько, что хватило бы на полжизни, — если проживать жизнь в обычном, неспешном ритме. Всё, что произошло, ещё нужно было осмыслить; не раз и не два вспомнить, снова пережить, — и только тогда оно потеряет остроту, уйдёт в жизненный опыт, в «долговременную память». В понимание, что «в жизни бывает и так».
Он молчал. Рядом молчал и друг Вовчик, сидя рядом с Катериной. Каждый «молчал о своём». О чём думала Катя понять было нельзя; вот только она часто посматривала на тускло освещённое огоньками приборной панели задумчивое лицо Вовчика.