Крыши наших домов

Надо было бы ответить на письма. В конце августа пришло письмо с Дальнего Востока от Наташи и Костьки: все хорошо, первого сентября их двойняшки побегут во второй класс (вот как быстротечно время — уже во второй!), Костька ездил на охоту и видел следы тигра — ну зверюга! — а хлопнули всего несколько мирных уток... «Приехал бы ты на такую закуску!» Отпуск у Кости в ноябре. «Обязательно рвану на запад, увидимся...» Еще надо было ответить дяде Феде Брызгалову — тот по-прежнему работал поваром в училище. Старик писал ему аккуратно, два раза в месяц, не обижаясь, что Жильцов отвечал реже и не сразу.

Эти письма были единственными ниточками, которые связывали Жильцова с прошлым. Но в тридцать лет люди еще не живут прошлым. Будущее же для него было ясно: ну, через год-два станет командиром звена, потом... Потом будет видно. Главное — летать. Главного он все-таки добился и не сидит где-нибудь в теплом кабинете за кульманом от девяти до восемнадцати с перерывом на обед.

Он вышел на Садовую улицу. Действительно, здесь справа и слева были сады, и в сумерках особенно яркими снежными шапками казались ряды флоксов. Дом шесть. Жильцов остановился возле забора и увидел яблони с ветвями, опущенными под тяжестью яблок. Дом прятался за ними, в глубине сада. Окна были освещены только в первом этаже, второй достраивался.

Жильцов быстро отошел от забора: нехорошо, как будто проверяю прапорщика. А друг у него, видать, крепкий хозяин, вон какой домище отгрохал, и сад ухоженный. Эх, забраться бы в такой да тряхнуть яблоньку! Он сам засмеялся этой озорной мысли. А ведь было, было — в пионерском лагере с Валеркой и Костькой забрались ночью в соседский сад, и вдруг — хозяин. Перепугались до невозможности. А хозяин говорит: «Эти яблоки кислые, на варенье, вы вон с той потрясите — налив, — и ушел в дом, добавив на прощание: — Будете уходить — прикройте калитку». Они со стыда ни к одному яблоку так и не притронулись...

Вдруг его окликнули:

— Товарищ старший лейтенант!

Жильцов обернулся. Самохвалов и еще какой-то мужчина уже вышли из сада на улицу — должно быть, все-таки заметили, когда он стоял у забора. Да, нехорошо получилось, совсем ни к чему.

— Прогуливаетесь? — спросил тот, второй, подойдя к Жильцову. — Милости прошу. Мы как раз чаевничали, когда вы подошли. Чаек-то из самовара, горяченький.

— Спасибо, — смущенно сказал Жильцов, — но я...

— Ничего, ничего. Давайте знакомиться. Курлихин Анатолий Петрович, заместитель директора совхоза. — Он взял Жильцова под руку. — А вас-то я знаю, это вы весной наших рыбачков из беды вызволили. Так, что милости прошу, — повторил он, — на чаек, поскольку, говорят, крепче вам не положено. Хотя у меня и коньячок имеется, и водочка, и своя черноплодненькая...

— Нет, — сказал Жильцов, весело тряхнув головой. — А вот чаю выпью. Тем более из самовара.

Он был рад, что так получилось, что его заметили, окликнули, — и смущение прошло. Курлихин провел его в маленькую беседку, поставленную посреди яблонь. Отсюда была хорошо видна улица, вот почему его заметили сразу. Курлихин хлопотал: сбегал в дом за чистой чашкой, подсыпал в вазочку конфет, пододвинул банку с вареньем: «Свое, клубничное, нынешнего урожая». Он был чуть суетлив, Курлихин, — впрочем, должно быть, просто гостеприимный человек, тем более что гость в его доме впервые.

Потом он снова исчез и вернулся с двумя тарелками, на которых лежали крупные куски рыбы.

— Лососинка солененькая, попробуйте, пожалуйста. А это — угорек копченый, редкость, скажу я вам. Удивляетесь? Да ведь какой сапожник без сапог ходит? Все, как говорится, свое. Конечно, за лососинку и влететь может, да раз уже она, дура, сама в сетку влезла — не выбрасывать же ее, верно? Вы ешьте, ешьте, а я вам пока с собой яблочек соберу. И не спорьте — все равно соберу.

Жильцов с удовольствием ел рыбу, пил чай, а Курлихин говорил без умолку. Вот спасибо за подмогу Николаичу (так, по отчеству, он называл Самохвалова), совсем бы пропал без него. Дел невпроворот. Второй этаж надо достроить, раз дочка замуж выходит? И паровое отопление надо провести? Надо. А вода? Шахту вырыли, Николаич «Каму» с центробежкой ставит. Теперь на весь сад воды будет — хоть рис сажай! Он сам рассмеялся своей шутке. Конечно, рис — не рис, а клубника теперь дай бог как пойдет! Вот бы достать «раннюю Махарауха» из ГДР или «Зенгу-Зенгану», тоже немецкую...

Чем больше говорил Курлихин, тем меньше он нравился Жильцову, и он уже жалел, что согласился зайти сюда, сесть за стол, есть рыбу и пить чай. Даже слова у Курлихина были какие-то слащавые: «коньячок», «черноплодненькая», «лососинка». И непонятно, почему молодого еще человека — Самохвалова — надо было называть только по отчеству — Николаевичем. И хвастовство своим хозяйством, пусть скрытое, но все-таки самодовольное хвастовство — все это было неприятно Жильцову. От яблок он отказался наотрез, хотя Курлихин даже обиделся. Ладно, пусть обижается. Курлихин приглашал его заходить еще — так, запросто, посидеть вечерок. Жильцов ответил уклончиво.