Крыши наших домов

Каланджи обиженно надул губы. Ребенок и ребенок. «А что я могу ему сказать? — подумал Жильцов. — Если на границе что-нибудь произойдет, дай-то бог, чтоб не в то время, когда он копается в двигателе».

— За мой счет, — сказал Жильцов, глядя на лопасти. Вот они вздрогнули: Кокорев включил двигатель. Сейчас он прокрутит несколько минут, они осмотрят двигатель и пойдут мыться, а потом в город.

— Погоди, — сказал Жильцов. — А где Самохвалов?

— Я его отпустил, командир. — У Жени было смущенное лицо.

— Как это отпустил?

— Мы послеполетный вместе сделали, — торопливо сказал Женя. — А потом — зачем он нужен?

— Вот что, добрая душа, — растягивая слова, недовольно сказал Жильцов, наблюдая, как Женя начинает краснеть. — Еще раз отпустишь без меня — сам без города останешься. Будешь лежать на койке и отрабатывать взаимодействие щеки с подушкой: Понял? Самохвалов хитер, знает, что ты его держать не будешь. Ко мне небось не обратился...

Он не договорил. Все равно сейчас уже ничего не было слышно, — двигатель работал на полных оборотах и гремел нещадно.

Если Жильцов и Каланджи бывали в этом городке раньше и знали его, Кокорев оказался здесь впервые и шел, с любопытством озираясь по сторонам. От него густо пахло «Шипром». Где-то он раздобыл утюг и отпарил брюки до кинжальной остроты, а потом достал из чемодана новенькие коричневые полуботинки. Жильцов, глядя на эти приготовления, почувствовал, как к нему возвращается уже знакомое, затихнувшее лишь на время полета, раздражение. На что он рассчитывает, Кокорев? На какое-нибудь скорое знакомство? Они зайдут в кафе, потом во Дворец культуры, в кино — вот и вся программа.

Кокорев шел и успевал оглядывать не только дома, но и встречных девушек — время от времени Жильцов перехватывал его быстрый и оценивающий взгляд.

— Конечно, здесь нет МХАТа и Пушкинского музея, Василия Блаженного и ГУМа, — сказал Кокорев, — но что-то здесь должно быть? Какой-нибудь исторический камень или след чьей-то великой ноги, а?

— Вы москвич? — спросил Женя.

— Коренной и потомственный. Отсюда и любовь ко всему выдающемуся.

— К ГУМу? — усмехнулся Жильцов, чуть-чуть давая выход своему раздражению.

Кокорев невозмутимо, даже, пожалуй, весело кивнул.

— А как же? В Москве каждый день около двух миллионов приезжих. Вы думаете, все рвутся в театры? В ГУМ! Так на что же здесь можно поглядеть для дальнейшего духовного роста?

— По-моему, здесь ничего такого нет, — сказал Женя, поворачиваясь к Жильцову за подтверждением. — Да, командир? Кажется, городишко отстроили после войны.

— В школе есть краеведческий музей, — буркнул Жильцов.

Об этом он узнал тогда, весной. В эскадрилью из местной школы пришло письмо, ребятишки просили прислать фотографии «тех летчиков, которые спасли наших рыбаков». Командир эскадрильи приказал всем троим сфотографироваться и послать снимок ребятишкам. Для истории, так сказать.

Кокорев рассмеялся.

— Я в детстве тоже делал свой музей. Нашел здоровенную кость и уверял ребят, что отец привез с Кавказа кусок ископаемого тигра. Ничего, верили. Зайдем в музей?

— Нет, — сказал Жильцов. Ему вовсе не хотелось, чтобы Кокорев увидел там его фотографию. Получится — вроде похвастал. — По-моему, прохожие девушки вас интересуют куда больше, лейтенант.

Он говорил себе: не надо раздражаться — и ничего не мог поделать с собой и чувствовал, что разговаривает с Кокоревым не так и что Женя этого не понимает, а сам Кокорев то ли не замечает, то ли здорово делает вид, что не замечает, и наверняка думает, что командиру попала какая-то шлея под хвост — ничего, пусть поворчит, поворчит и успокоится.

— Кстати о девушках, — сказал Кокорев, кивнув на серое здание. — Это, наверно, и есть средоточие местной культуры?

— Да, — подтвердил Женя. — Дворец.

— Ну, до дворца далековато, — сказал Кокорев. — А нам сегодня не повезло. Или наоборот? — Перед входом, видный издали, висел плакат: «Сегодня только танцы и игры».

— Как говорится, кина не будет. Не человек для субботы, а суббота для человека. Все правильно! Зайдем на танцы и игры, командир?

Уходя, Жильцов предупредил оперативного дежурного, что они будут во Дворце культуры. Сказать назло Кокореву: «Нет, никаких танцев-шманцев» — было бы глупо. Это значило сразу перевести их отношения на чисто деловые, а им здесь жить месяц. «И вообще, — подумал Жильцов, — я же его совсем не знаю и злюсь только потому, что он полетел вместо Кольки». Он кивнул, и Кокорев быстро провел руками по лацканам куртки, как бы снимая с них невидимую пыль. «Охорашивается», — отметил Жильцов.

В фойе было пусто. С верхнего этажа доносилась музыка — танцы уже начались. На лестнице, у окна, стояли двое — парень и девушка. Жильцов, поднимаясь первым, услышал голос девушки: «Я давно тебе не нужна, я это уже давно поняла». Парень хотел было возразить, но увидел чужих и промолчал, глядя нетерпеливыми глазами: да проходите вы скорее, черт бы вас побрал! Потом его шепот донесся уже из-за спины Жильцова: «Ну, хочешь, завтра пойдем?..»