Крымский щит

Вслед за ним, утерев с рассеченной брови назойливую алую бороздку, появился и перепачканный Хачариди, сел и, подтянув к себе за брезентовый ремень пулемёт, огляделся.

До водокачки, к которой, собственно, и вела водопроводная линия, было рукой подать, а там – заросшее ржавчиной сухостоя кукурузное поле. Даже с тяжелораненым на плече бежать считанные секунды, а дальше….

…Видать, крепко мы достали фашистов, потому что они чуть ли не дважды в месяц старались нас «окончательно уничтожить», – а мы за каждого нашего укладывали по пять карателей. Наверное, потому, что знали из радиосообщений (мы связывались с Большой землей и с «соседями», пока все батарейки у рации не сели), да из газет, которые время от времени доходили до нас, что Красная армия всё ближе и что она наконец заперла фашистов в Крыму, как в мешке.

И не сильно-то ждали мы, пока каратели в гости пожалуют: сами наведывались. За батарейками – тоже. Ну да ты всё помнишь…

Die Filmkunst und die Deutschen [23]

Дед Михась методично чистил рябое куриное яйцо, не забывая обсосать лохмотья белка со скорлупы, предварительно мокнув её в жменю крупной соли, насыпанной на немецкой листовке-агитке: «Ein Bürger des Reiches zu werden – Стать гражданином Рейха!».

Яйцо чистилось скверно.

– Надо было сразу в холодную воду… – проворчал дед простуженным скрипучим голосом. – Германец, он к порядку приученный, как цирковая шавка, скажу я вам… – продолжил он, обращаясь к изуродованному яйцу. – Вот помнится, во Вторую Отечественную…

– Это какую ещё такую, Вторую Отечественную? – удивился Саша, подняв голову от разобранного на досках стола до самой рамки трофейного «вальтера PP». Трофей был не его – кубанец хоть и оклемался после тяжелого ранения, но на боевые операции ещё не ходил, – а подарок от Шурале.

– Это так, сынок, в России называли войну 14-го года… – назидательно произнес дед Михась.

– Империалистическую, значит, – весомо поправил председатель комсомольской ячейки отряда Яшка Цапфер.

– Оно, конечно, и Империалистическая тоже… – согласился дед Михась, неодобрительно глянув на Яшку поверх яйца. – Да я не об этом. Я к тому, что германец большой аккуратист. Даже в свой ватерклозет, скажу я вам, ходит согласно регламенту.

– По расписанию, что ли? – хохотнул кто-то из угла «хаты» – не то блиндажа по армейскому образцу, но с метровым выступом бревенчатых стен над землей, не то землянки с накатом, крытым шалашом, хвойную зелень которого время от времени освежали подсечкой ельника, чтобы не бросалась в глаза издали соломенная желтизна сухостоя. Впрочем, теперь, поздней осенью, особой нужды в этом не было – то и дело наметал мокрый нестойкий снег. Называлось это сооружение – «расположением разведроты», в обиходе просто «хатой».

– Именно… – кивнул дед Михась, вытирая рот тыльной стороной ладони. – По расписанию. Служил я тогда в Гомельском егерском полку, а егеря в царской армии, скажу я вам, были что-то на манер сегодняшних снайперов. Вот один из наших номеров… Степан Кравец, сдается… – дед Михась на минутку задумался, махнул рукой. – Не помню в точности, хай будет Стёпка. Залег Стёпка… кажись, Стёпка… – снова усомнился дед. – В караул на одной высотке в нейтральной полосе. А сидели мы с немцем в окопах, скажу я вам, ну, буквально нос к носу, так что караулы и они, и мы выставляли на ничейной земле… – дед хмыкнул. – Даже случалось, ползет германец в караул со своего боку, а наш с нашего – столкнутся в траве, а она там была как в иной пойме – по пояс… Столкнутся, обругают друг друга всячески, смеха ради, и расползутся…

Дед Михась, казалось, и не заметил недоуменных взглядов, которыми обменялись молодые разведчики, продолжил:

– Да и с окопов сообщались мы со швабами самим только горлом и без особого усердия…

– И о чем же, интересно, общались? – неприязненно поинтересовался Яшка, не столько из-за политической несвоевременности подобных экскурсов в историю, сколько из обычной ревности – до прихода деда главным «затейником» в разведгруппе был он.

– Так уж год семнадцатый шел… – покосившись на него, проворчал дед Михась. – Вшей кормить осточертело и нам, и германцу до самой последней крайности, так что отношения у нас сложились, скажу я вам, вполне житейские, добрососедские, можно сказать. Шваб, бывало, гаркнет: «Рус! Камарад!» – друг, значит по-ихнему, товарищ, – пояснил дед не столько Яшке, сколько апеллируя к остальным слушателям. – «Die Musik gib!», то есть «Музыку давай!» – орет. Ага, значит, музыки хочет, заскучал шваб или шнапсу столько выпил, что из губной гармошки одни только слюни…

Партизаны в расположении разведгруппы дружно расхохотались, а кто-то и подтянулся снаружи, оставив обычные свои занятия.

– А у нашего подпрапорщика Горбатова, скажу я вам, «Экстрафон» имелся.

Дед Михась не стал уточнять, что это была такая дореволюционная фирма грамзаписи, так же называли и достаточно компактную разновидность граммофона – зонофон. Сами разведчики по созвучию названий догадались.