Крым-2. Остров Головорезов

Всю тираду она произнесла монотонно и на одном дыхании, с плачуще-негодующими интонациями. Бандерольке стало дурно. «Нет, — подумала она, — такая сама не сдохнет, такую даже не убьешь так сразу».

— И шастают, и шастают, а я — убирай. А раньше как? Прихо­дят вежливые, Тамал, может, чайку попьете, отдохнете, а я говорю: нет, всю жизнь трудилась и дальше буду, пока не помру, на благо родины, а то вы же без меня пропадете, грязью зарастете, у вас только гулянки на уме да мужики, проститутки вы валютные, от­куда вот у вас деньги-то на украшения да на Крым? Курвы вы, шлендры! А парни у вас — наркоманы и алкоголики, каждый вечер пьяные валяются, вот ведь непотребство, вырастили неблагодар­ных, сумку до дома не донесут, место в транспорте не уступят, только и норовят с работы пораньше сбежать, а я такой не была, в наше время таких сразу в лагеря отправляли, труд из обезьяны сделал человека...

Бандеролька поняла, что больше не в силах выносить эту муть. Монолог гипнотизировал, подавлял волю.

— Нет, чтобы помочь, чтобы сказать: Тамал, давайте, мы здесь уберем, а вы отдохните, научите нас, как жить, вы жизнь-то про­жили, опыта много, знания передать надо. Вот вам и передам зна­ния, вы послушайте старую женщину, я же Сталина помню...

Захотелось кричать и колотить по стенам. Бандеролька в отчая­нии посмотрела на спутников: Телеграф бешено вращал глазами и сжимал кулаки, Иванов, кажется, поддался гипнозу, разве что слю­ну не пустил. Еще несколько минут — и они превратятся в зомби. Наверное, следуя логике бабки-болтушки, будут мести штреки и следить, чтобы не шлялись тут всякие.

Прилив ненависти был внезапным и очень сильным.

Бандеролька не знала бабушку, у нее не было двоюродных тету­шек, престарелых соседок и учительниц и всяких ископаемых род­ственников, нуждающихся в присмотре. Она выросла в Джанкое среди листонош, и ни разу не сталкивалась с тем, что возраст и опыт могут быть не равны мудрости. Если человек был идиотом в двад­цать, он таким и в восемьдесят останется. Раньше Бандеролька об этом не задумывалась, не задумалась и сейчас — мысли промелькну­ли в одно мгновение, ошпарив неприятием: эту тварь нужно убить.

Она, мягко говоря, зажилась. Она — опасный мутант, по каким- то причинам получивший бессмертие, если верить Иванову, и окончательно свихнувшийся от сознания собственной значимости. Понятно, что болтушка одинока: никто не сможет выносить подоб­ное общество. И все желания бабки, прикрытые красивым пред­логом передачи знаний — только желания подчинять, унижать, не давать жить тем, кто моложе, красивее, умнее, кто — не она.

—  Старая ты сволочь, — прошипела Бандеролька, чувствуя, как что-то в ней переворачивается.

Наивная вера в людей и победу разума, кажется, приказала дол­го жить. Бодрящий цинизм омыл восприятие.

Бабка заквохтала. Бандеролька не вслушивалась в ее бормо­тание.

—  Старая ты облезлая развалина! Внуков, небось, заела, в моги­лу свела? Дети тебя знать не желали, ждали, когда помрешь? Не­вестка ревела по ночам, да? Да так тебе и надо!

Болтушка, кажется, увеличилась в размерах и поперла на Бан­дерольку. Оружия не было. В способностях бабки листоноша не со­мневалась: растопчет, глаза выцарапает, а мужики, скованные куль­турным запретом на убийство пожилой женщины, и пальцем не пошевелят. Бандеролька подхватила камень и запустила в бабку.

Обломок известняка прошел мимо — бабка уклонилась с нео­жиданной для ее возраста и комплекции скоростью. Бандеролька потянулась за следующим обломком, болтушка внезапно оказа­рядом, слышен был ее запах — нафталина, приторных духов, для волос и гнилых зубов.

Бандеролька зажмурилась и опустила камень на голову бабке.

Хрустнула кость и стало тихо. Она осторожно открыла глаза: болтушка валялась грудой тряпья у ног.

— Хренасе, — пробормотал Телеграф, — хренасе...

— Сильна, — подтвердил Иванов. — Из наших так только Пеева может.

— Я ее что, убила?

— Оглушила. Но это не беда, — обрадовал сталкер, — кровь есть, сейчас вылезет падальщик и заберет.

— Кто?! — поразилась Бандеролька.

— Падальщик. Насекомое с человека размером, на заду — раз­двоенный хвост, вроде вил. Накалывает раненых или больных, утаскивает к себе и личинок в них откладывает. Так что бабка те­перь — просто консерва.

— Может, добить? — засомневался Телеграф.

— Я не смогу, — развел руками Иванов. — А вы?

— Нет, — сказала Бандеролька. — Не смогу. Точно унесет ее па­дальщик?

— Абсолютно точно. Здоровых не трогают, а больных — всегда.

— Сурово у вас здесь, — заметил Телеграф, с брезгливой миной отходя от бабки.

— Не суровей чем у вас, листоноши, — ответил Иванов.

—  Но как ты догадался?

Они убрались подальше от тела бабки, Иванов, кажется, начал ориентироваться, и Телеграф решился задать волнующий его во­прос.

—  Ну, во-первых, ты начал говорить. И язвы твои смылись. Дви­гаетесь вы не как торговцы, а как бывалые воины. Во-вторых, мало кто способен убить бабку. Я серьезно. А кто может? Правильно, другие мутанты. А вы внешне на мутантов не похожи. Значит, вы — листоноши.