Крым-2. Остров Головорезов

Телеграф пролез шустро, Бандерольке показалось, что гораздо быстрее ее. Высунулся по пояс из норы, прислушался. Видно было — его разрывает, так хочется что-то сказать, но пока что стои­ло поддерживать реноме. Бандеролька отрицательно покачала го­ловой. Телеграф нахмурился, выпростал руки и повторил жест, будто его кто-то душит.

—  Длинный Рубль хочет что-то сказать, — заметил Иванов.

—  Папа, ты слышишь болтушек? — осведомилась Бандеролька.

Телеграф энергично закивал.

К бубнежу, уже вполне различимому — понятно было, что это слова, но разобрать удавалось лишь отдельные: «в наше время», «неблагодарные», «при Сталине» — прибавилось энергичное шар­канье. Бандеролька прям видела стоптанные тапки, шелестящие по камням. Тяжело, наверное, дряхлой бабке карабкаться по за­валам.

—  Что делать будем? — спросила Бандеролька.

—  Вы хорошо бегаете?

—  Неплохо.

Телеграф уже выбрался наружу и теперь сосредоточенно отря­хивался. Всем видом он демонстрировал, что маскировка его за­долбала, и он с удовольствием бы принял командование.

—  Тогда надо драпать, — обрисовал стратегию Иванов.

Бандерольке вспомнился древний анекдот: пришли белки к мудрой сове и стали жаловаться, что их все обижают; мудрая сова посоветовала белкам стать ежиками. Когда белки спросили: но как нам это сделать?!», она ответила: «Я стратег, а не тактик». Вот и Иванов — стратег, а не тактик.

— Куда — драпать?

Белобрысый пожал плечами.

— Не знаю. Мне казалось, мы выберемся в другой штрек по шкуродеру. Но оказались ближе, а не дальше.

— Так что, обратно?

— В системе нельзя возвращаться тем же путем, она этого не любит.

Телеграфа прорвало:

— Ты во все приметы веришь, моль подземная?!

От неожиданности Иванов растерялся. Бандеролька шикнула на листоношу — бесполезно, его было уже не остановить.

— Ты вообще соображаешь? Ты ходы хоть знаешь?

— Каждый сталкер знает ходы, — надулся Иванов.

— Сталкер? — переспросила Бандеролька, тщательно выгово­рив незнакомое слово.

— Мы так себя называем. Атаманша Пеева говорит, что сталке­ры — древний мудрый народ, скрывавшийся от взглядов обывате­лей и воевавший с мутантами. А тебе, Длинный Рубль, смотрю, на пользу пошел пещерный воздух.

— С перепугу вылечился, — подтвердил Телеграф. — Давай бы­стрее соображай, вынь голову из задницы: куда эти кошелки- балаболки не суются?

— В Штреки смерти не заходят, в центральные ходы и в жилую зону тоже.

— А мы где?

— Не знаю. Системник водит, Черный спелеолог. Заплутал я немного. Сейчас сориентируюсь.

— Так. Нафиг. — Телеграф заметался по залу в поисках выхода.

Бандеролька затеплила свечу. При быстром передвижении зеркалка была практически бесполезна, но сейчас выручала: зал стал виден. Из него вели два хода и все — через завалы. Левее или правее? Потолок весь в трещинах, кажется, вот-вот рухнет, под ногами — плотная рыжая глина. Наверное, здесь было подтопление.

—  Главное — спокойствие, — сказала Бандеролька и не узнала собственный голос, такой внезапно рассудительный. — Ну что нам сделает одна-единственная бабка?

—  Была у меня теща, — поведал Телеграф, окончательно выйдя из образа папочки-торговца, — скажу тебе, та еще змея. Тоже — одна-единственная бабка. А хуже ядерной войны по разрушитель­ному эффекту.

—  Люди. — Иванов аж рот открыл от удивления, — вы кто?!

—  Торговцы, — мрачно ответила Бандеролька. — Юань... тьфу, Рубль и Гривна. Давай не спрашивать, а ноги уносить.

Предложение было на редкость своевременное, но трудновы­полнимое. Совершенно неясно было, откуда движется болтушка.

—  Налево, — решила Бандеролька просто для того, чтобы что-то решить.

Как ни странно, этот вариант всех устроил. Пропустив Иванова как самого опытного и к тому же с фонариком, вперед, они ломану­лись в левый проход. Бандеролька, карабкаясь по обломкам из­вестняка, едва не подвернула ногу и сбила локоть. Свет беспоря­дочно метался, высвечивая извивы черных трещин, белоснежную каменную крошку, разноцветные плиты. За завалом оказался штрек — прямой и довольно высокий, Телеграфу не пришлось на­гибаться.

И прямо посреди коридора, подбоченясь, стояла бабка. Стояла и бубнила.

Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: эта не отстанет. Линялый уныло-синий халат до середины голени обле­гал толстый живот и сдувшиеся, но все еще большие груди. На то­щих варикозных ногах были стоптанные тапочки неясно-серого цвета. Зубы высверкивали золотом, сморщенные губы шевели­лись, морщинистые щеки подрагивали. Злобно поблескивали гла­за из-под нависающих дряблых век. При этом лицо было тронуто косметикой, а крашеные короткие каштановые волосы уложены «с начесом». На пальцах — облупленный алый лак. Воплощение бабкинского духа.

— В наше время кто попало по музею не шастал, — завела баб­ка, — нет, вы послушайте меня, в наше время оборванцев всяких сюда бы не пустили. А уж девка в штанах — позорище, проститут­ка, куда родители смотрят, и ходят тут всякие, разворовывают на­родное достояние, Сталина на вас нет!