Крым-2. Остров Головорезов

И только одинокая тень отделилась от стены, почти неразличи­мая на фоне узорчатого персидского ковра, и бесшумно двинулась в сторону опочивален жен. Шаги тени были медленны и плавны, как у ленивого кота.

Тень миновала посапывающих наложниц, не обратив внимания на обнаженные руки и ноги, торчащие из-под куцего одеяла, про­шла мимо сопящих янычар. Возле одного из них, здоровенного ам­бала, спящего стоя, словно боевой конь, у дверей в покои жен, тень задержалась.

Янычар, огромный, как скала, прислонился к дверям, сложил руки на автомате и тихонько похрапывал. Если бы он стоял чуть левее, и выбрал бы в качестве точки опоры дверной косяк, а не саму дверь, тень бы не обратила на него особого внимания.

Но он стоял в дверях.

Тень шагнула к янычару, в руке черного человека сверкнул ко­роткий клинок. Ладонью тень зажала рот несчастному охраннику, а ножом пырнула снизу вверх, под челюсть. Клинок пробил кость, пригвоздил язык янычара к небу и достал до мозга. Самым сложным для тени было удержать падающую тушу амбала и его авто­мат одновременно — чтобы ничего не загрохотало.

Тень справилась.

Уложив труп часового, тень переступила через него и вошла в женскую спальню. Здесь посапывала Диляра — пышнотелая блон­динка лет тридцати, изощренная в искусстве любви. На мгновение тень замерла над спящей женщиной, потом убрала кинжала и вы­тащила небольшой флакончик.

Стянув черную маску с прорезями для глаз, тень (а это оказа­лась девушка лет двадцати, с наголо бритой головой) надела ре­спиратор и открыла флакончик, после чего поднесла горлышко носу Диляры. Через пару секунд Диляра перестала дышать.

Тень нарочито небрежно уронила флакончик на кровать и по­шла к выходу.

Только Аллах, Всеведущий и Всемогущий, ведает, что понадо­билось Таглиме в спальне своей конкурентки и заклятой соперни­цы, но именно в эту минуту Таглима, стройная и изящная брюнет­ка, решила проведать уже покойную Диляру. То ли спереть у той косметичку, то ли подсыпать битого стекла в пудреницу...

Столкнувшись в дверях с крадущейся тенью, Таглима успела лишь коротко взвизгнуть — тень зажала ей рот, скрутила голову набок и резким рывком сломала шею.

Но взвизга было достаточно, чтобы растревожить гарем.

Пока янычары просыпались и матерились, евнух Гусь — бли­жайший к покоям жен хана — бросился выяснять, что случилось.

Его тень убила быстро и почти бескровно: когда колышущаяся туша евнуха пронеслась по коридору навстречу лазутчице, та лег­ко запрыгнула на стену, оттолкнулась ногой, повисла на люстре и — спрыгнула вниз, целя обеими ногами в затылок Гуся.

Треск ломаемого позвоночника был почти не слышен. В отли­чие от звука падения стокилограммой туши.

Янычары начали орать: «Тревога!» — но было уже поздно: тень, порхая по стенам, точно призрак, добралась до ближайшего окна, выскочила за него и растворилась в ночи.

Спустя минут десять, когда улеглась паника, верещащих и бе­гающих наложниц загнали кнутами обратно под одеяло, янычарам пригрозили расстрелом, а жен обрадовали известием о гибели хан­ских любимиц Диляры и Таглимы, в гарем вошел Телевизор, при­глашенный ханом Арсланом Гиреем в качестве эксперта-криминалиста — потому что основу репертуара сказителя состав­ляли именно детективные истории-сериалы.

—  Ну? — спросил хан, нависая над трупами любимых жен. — Кто это сделал? Казаки? Пластуны? Они?!

Телевизор присел на корточки, осмотрел Таглиму и ее сломан­ную шею, потом обнюхал синюшное лицо Диляры и заметил ва­ляющийся под кроватью флакончик.

Зажав нос платком, Телевизор взял флакончик и посмотрел на этикетку.

—  «Сделано в Джанкое», — прочитал он. — Нет, мой хан, это не казаки. Судя по почерку и мастерству исполнения, это сделали ли­стоноши.

Хан Арслан Гирей Второй насупился и угрожающе щелкнул ко­стяшками.

Матрос Воловик вязал на спицах. Увлечение это, несколько странное для молодого парня атлетического сложения, зачастую служило предметом насмешек со стороны сослуживцев — но не­долго. Помимо вязания на спицах Воловик занимался рукопаш­ным и ножевым боем, хорошо стрелял и все свободное время с эн­тузиазмом качал мышцы, что отбивало желание подшучивать над безобидным хобби.

Благодаря которому, между прочим, Воловик к вящей зависти коллег, щеголял долгими и промозглыми крымскими зимами в теплом свитере плотной аранской вязки. А зимы в Севастополе выдались длинными и холодными, хоть и бесснежными.

От бухты постоянно дул сырой холодный ветер, заметая весь город капельками соленой мороси. Трупы дохлых медуз плавали на маслянистой поверхности моря. Судоходства не было, пираты Рыжехвоста лютовали на каботажных маршрутах, матросы Черноморского флота дурели от тоски и спускали все деньги на гладиаторских боях на атомном крейсере «Адмирал Лазарев». Пришвар­тованные к флагману три десятка прочих судов покачивались на медленных волнах Севастопольской бухты, матросы жрали медуз во всех видах и способах приготовления, глушили «Боцмановку», а капитан Воронин продолжал провоцировать американцев, зазы­вая их бойцов-гладиаторов на призовые схватки.