Крутые перевалы

Старуха снова замотала головой и смешно побежала вниз по тропке. Сыгырда несла на своих прозрачных волнах остатки выброшенного тайгой мусора.

— А ну пойдем, шаманку послушаем, — предложил неунывающий Самоха.

Они спустились в разложину, из-за густых пихтачей неслышно приблизились к закрытой юрте шаманки. В кустах заворчала одряхлевшая собака, мелькнули две-три фигуры ребятишек. Самоха сделал знак рукой и присел на свежий пень.

В темной юрте сначала что-то пыхтело, а спустя минуту оттуда послышался глухой звук, похожий на далекое рычание медведя. Затем завыл волк, залаяла лисица, весело затрещала белка. На неизвестном инструменте жрица подражала всем зверям тайги и самой малой птичке.

— Что за ерунда! — поморщилась Стефания.

— Это она на звериных жилах выигрывает, — пояснил Севрунов.

— Но какой смысл вложен во всю эту комедию?

— А как же, по понятиям шаманистов через эти, голоса духи тайги делают откровение.

— И-и, какая обморочь! — рассмеялся Самоха.

Разведчики спустились на берег и здесь столкнулись с молодой камасинкой, волочащей на плечах больного, бьющегося в бредовом жару мужчину.

— Куда ты? — спросил Додышев, загораживая женщине дорогу.

— Мужика сдурела. В речку бросать надо, — ответила камасинка.

У Додышева остекленели глаза и сжались кулаки. Зверовод отстранил его и снял с плеч женщины больного.

— Не нужно бросать, лечить будем, — строго сказал он.

Сбросив с себя верхнюю рубаху, он разорвал ее вдоль и намочил в воде. Больной скрежетал зубами и колотил ногами о влажную землю.

— Третий день сдурел. Мой ребенка убивал, — причитала женщина.

— Раздевай донага, — попросил Севрунов Самоху.

Обезумевшей камасинец зарычал, как животное под ножом, когда Самоха вместе с одеждой сдернул у него со спины целый лоскут изопревшей, разъеденной вшами кожи.

— Фу, какой ужас! — воскликнула Стефания. — Александр Андреевич, у нас есть спирт?

— Йод есть.

Больного уложили на разостланную рубаху. Он буйно зацарапал землю костлявыми руками, когда Севрунов плеснул в рану лекарство. Камасинца завернули и, положив на голову травяной компресс, отнесли в юрту.

Прошло около часа, пока Чекулак вскипятил воду и остудил ее в реке. Но больной заснул и дышал ровно.

— Кризисное состояние, — сказал Севрунов. — На севере у меня подобных случаев были сотни… Там, например, вымирали целые стойбища, а впоследствии чуть и я не околел в чуме.

— А что у него? — Стефания смотрела на зверовода ясными глазами. Облик этого человека слагался в ее сознании совсем по-иному, чем когда встретила его в научно-исследовательском институте охотничьего хозяйства.

— Сыпной тиф, — ответил Севрунов.

— Сейчас же вымойте руки, — заботливо сказала она, увлекая зверовода к реке.

* * *

Чекулак, обтирая руки травой, подошел к Стефании. Глаза молодого камасинца были печальны, беспокойны.

— Старшина дома, — сказал он.

— Дома? Как ты узнал?

— Я был его юрта.

— Ну-ка пойдемте туда.

Севрунов осмотрел ружье и закурил трубку, взятую Самохой у убитого Сабаева. Разведчики направились через перешеек пади, заросшей кустарником. В зарослях блекла притоптанная, унавоженная трава: здесь спасался от гнуса камасинский скот. Теперь все омертвело, напоминало разгром… Пустые юрты камасинцев были ободраны, как скелеты…

«Это протест», — думала Стефания. А вслух спросила у шедшего рядом Джебалдока:

— Слушай, а если арестовать Алжибая, как к этому отнесутся ваши?

Парень завертел головой.

— Худо будет… Наша маленько не боится старшины, много — боится.

— Надо добиться, чтобы все не боялись, — вмешался в разговор Севрунов. — Я говорил, что словами тут ничего не сделаешь. Нужен хлеб и ружейные припасы. А главное — честность в отношении выполнения своих обещаний. Один раз обмани туземца и навсегда перед всем родом потеряешь доверие.

— Я настаиваю на аресте старшины, — возражал Додышев. — Это он сагитировал людей покинуть улус, а сам остался здесь для отвода глаз. Он знает и о нападении на нас. Откуда бандиты взяли коней?

Около юрты Алжибая их встретил табун собак. Серые кобели чуть не сшибли Самоху. Защищать гостей от псов выбежали с палками Алжибай, кривой Аёзя и плечистый, рослый Тимолай. Старшина сегодня был расторопнее и приветливее. Он усадил приезжих на разостланные шкуры и начал угощать аракой и вяленым мясом. Аёзя и Тимолай сидели почтительно, незримо для других улавливали тон и знаки старшины.

— Почему ваши бросили улус? — начала разговор Стефания.

Алжибай шевельнул плечами и сделал скорбное лицо. Нижняя губа у него отвисла, как неживая.

— Не снай, трук… Ваш начальник не бери подарка — наши люди испугался его. Наши люди не люби ссоры.

— А кто стрелял в нас? — вмешался Додышев. — На чьих конях приезжали бандиты?

— Не снай, трук… Тайга большой… Люди всяки живет много… Наша любит собетска власть. Ой, шибко любит!

Старшина пил араку маленькими глотками, верткими глазами смотрел на присутствующих, обижался, что гости, кроме Самохи и молодых камасинцев, не принимают угощения.

— Я будет поезжай тайгу, будет звать людей домой, — Алжибай хмелел. Он ближе подсел к Стефании.