Крутые перевалы

— Ладно, Петро! Поставлю вопрос на партактиве и что-нибудь придумаем… Ты ведь горячку порешь…

Пастикову опять показалось, что его друг и соратник или устал до беспорядка в мозгу, или шутит. И он даже пристальнее обыкновенного задержался взглядом на его продолговатом лице.

— Ты сегодня вечером поставь… И сейчас же надо бросить колхозников на Черную падь. Ну пойми, неужели советская власть расстреляет нас за производство.

— Конечно, нет… Но ты все же побывай у предрика, поговори в правлении райколхозсоюза.

Пастиков свесил голову набок и бесцельно следил за неуловимым бегом колеса.

— Слышишь, Анна-то подала на развод со своим мужем и заявление в артель, — усмехнулся Федотов.

— Мне-то какое дело?

За последнее время Пастикову действительно казалось, что дела Анны не имеют никакого отношения не только к совхозу, но и ко всей его жизни полной ярких вспышек, тревог.

— Как? — удивился Федотов… — Ты, товарищ, плохо ценишь людей, ведь за ней потянулось все упиравшееся середнячество. Да и тебе, — Федотов хитро двинул бровями, — и тебе, думаю, не безразлично…

Пастиков выплюнул дымившийся окурок и плотнее навалился на спинку короба. Он тут только признался себе, что Анна действительно не безразлична ему.

* * *

Собрание партактива закончилось на восходе солнца. Измятые бессонницей лица присутствующих зеленели в табачном дыму.

По улицам прогромыхали тракторы, — они перебрасывались на буксир в Ворошиловскую артель. За ними пылило коровье стадо, насыщая воздух запахом парного молока.

— Ну вот и действуй, — устало улыбнулся Федотов.

Но Пастиков уже держал за рукав плаща черноусого толстяка.

— Теперь с тобой разговор, Персиков! Говори, сколько людей и подвод можешь дать на прочистку дороги?

— А ты что же, на ура берешь? — Черные пытливые глаза предрайколхозсоюза косят в сторону нанимателя. — Тебе известно или нет, что еще не все колхозы закончили сев и вообще у нас в республике хозяйство планируется?

— Ты брось… и выясни к вечеру… Смотри, попадет за невыполнение директивы райкома.

— А ты не стращай…

— Сам знаешь дисциплину не хуже моего… А так, по-большевистски…

— То-то… Сколько же ты платить будешь? — И опять черные глаза впиваются в Пастикова.

— Там сойдемся… Разве время об этом…

— Нет, не сойдемся… Тебе или мне придется говорить о цене колхозам?

— Да мне дадут рабочих из совхозов, так дешевле проложу.

— Утром скажу окончательно.

И Пастиков хромал к председателю правления райпотребсоюза. Он где-то забыл свою кепку и портфель вместе со всем бумажным вооружением, которым собирался бомбардировать краевые организации.

Белесый и причесанный Шляпин подвинул ему «Сафо».

— Закури, товарищ Пастиков… Экспортных немного добыл… Ну и загорел же ты, друг, лучше не выкоптишь.

Он поиграл брелком, что болтался на часовой цепочке.

— Не можешь ли, Шляпин, дать мне хлеба, махорки и ружейных припасов? — в упор спросил Пастиков, отодвигая папиросы.

Шляпин медленно покачал лысеющей головой и закатил под лоб зеленоватые глаза.

— Не имею права разбазаривать дефицитные товары.

— А ты брось это право… У тебя служащие до пятого колена по горло снабжают своих родственничков.

— Это бабушкины сказки… Для снабжения колхозов и тарифицированного населения нет, а ты захотел для какого-то несуществующего совхоза… Вот если желаешь, то из завали можно…

— Например?

— Ну… овощные консервы или, скажем, норвежские лыжи.

— Камасинцам-то?! Да у тебя все дома?

— Очень просто, и подойдут… Ведь где в тайге овощи, а лыжи они обтянут камусом и приспособят для ходьбы по тайге.

— Ха-ха! Министерская у тебя голова, Шляпин, но мне не до анекдотов… Говори прямо или с Федотовым будешь объясняться.

Пастиков шел домой улыбаясь… В карманах у него шелестели различные справки, соглашения. Теперь он знал, что через неделю мужицкие топоры начнут расчесывать зеленую гриву тайги, а через три-четыре разрежут пополам чернопадскую чащобу… и дальше представлялось все ясным.

Подбросив ногой валявшуюся в воротах хворостину, он открыл дверь в свою квартиру. Смеркалось и поэтому не узнать было вторую женщину, сидевшую с матерью около стола.

— А я думала, опять в тайгу заколесил, — обрадовалась Матрена Иовна.

— С делами зашился, старуха… Дай чего-нибудь поесть.

— И не разошьешься, видать… А тебя женщина с полдня ждет…

Пастиков только теперь заметил Анну.

— Ну, здорово, — весело сказал он, припоминая разговор с Федотовым.

Анна выпрямилась и молча подала руку. Была она одета, как игуменья, в черное платье, старившее ее на десять лет. И Пастиков невольно подумал: «А сколько ж в самом деле?» Он сморщил лоб и пришел к заключению, что ей не больше двадцати восьми.

— Рано на станцию-то? — спросила Иовна, подогревая самовар.

— К десяти дня, мамаша.

Пастиков улыбнулся Анне глазами и обратился к матери тем тоном, в котором старуха привыкла угадывать или хорошее настроение сына, или какую-нибудь неудачу.

— Слышь, родительница, нет ли у тебя там какой настойки от холеры или еще чего-нибудь?

— Не знобит ли? — встревожилась старуха.

— Нет, просто со свиданием, скоро опять в тайгу.

— Когда ты и укатаешься… — мать журила, а сама уже рылась в сундучке.