Крушение надежд

В камере они с трудом узнали друг друга, и Павел удивился: генерал госбезопасности в тюрьме? Кого только ему не приходилось встречать на этапе, был он в одной камере с бывшим министром авиационной промышленности Шахуриным, бывшим маршалом авиации Новиковым. Но с генералом КГБ! А Ильин скрывал свое прошлое, говорил, что работал на киностудии документальных фильмов. Но Павел его узнал, и тогда Ильин рассказал, что стал жертвой борьбы за власть, его посадил начальник СМЕРШа генерал Абакумов. Он придрался к тому, что в 1936 году Ильин встречался с маршалом Тухачевским, расстрелянным в 1937-м.

Павел тоже рассказал Ильину, что дружил с Тухачевским со времен Гражданской войны и тоже был арестован из-за связи с ним. За несколько дней в тюремной камере они лучше узнали друг друга. Ильину нравился глубокий аналитический ум Павла, а Павлу был симпатичен оптимизм и острый юмор Ильина. На короткое время между ними возникла «дружба каторжников». С тех пор они ничего не знали друг о друге.

Стоя у машины рядом с подъездом Союза писателей, Ильин спросил:

— У вас есть немного свободного времени?

— Для вас, конечно, есть.

— Тогда я отпущу машину, и мы с вами зайдем внутрь, поговорим.

И Ильин повел гостя в особняк. Павел чувствовал себя неуютно с авоськой, наполненной яйцами. Ильин заметил, все понял и подозвал швейцара у стойки:

— Андрей Иванович, припрячьте куда-нибудь эту сумку, только осторожно. Как ее называют-то?

Пожилой швейцар ухмыльнулся:

— Называют «авоська», мол, авось чего купишь. — И тихо добавил: — А в народе, извиняюсь, прозвали ее «нихуяшка», ни х..я, мол, не купишь.

Павел улыбнулся точности народного слова, а Ильин расхохотался, хлопая себя по ляжкам.

В старинном двухсветном зале особняка, отделанном панелями из дорогого темного дерева, располагался закрытый ресторан для писателей. За столиками сидело много людей, официантка, любезно улыбаясь, предложила Ильину:

— Виктор Николаевич, пожалуйте сюда. — Видно было, что Ильин здесь на хорошем счету.

— Нет, Тоня, накрой нам в углу, подальше.

Им сразу же усадили за столик под большой лестницей, в стороне.

— Сядем, выпьем, вспомним, побеседуем, — сказал Ильин и быстро заказал официантке ужин: — Как всегда. Понимаешь?

— Понимаю, Виктор Николаевич.

Павел с любопытством и осторожно оглядывался вокруг, а услышав заказ, смущенно сказал:

— У меня с деньгами плоховато.

— Бросьте, дорогой историк, я пригласил — я угощаю. А плоховато, черт подери, было и у меня, когда освободили и я попал в Рязань, рабочим. Потом уже устроился сюда. До чего же я чертовски рад, что довелось нам встретиться! — И Ильин опять хлопнул себя по ляжкам, такая уж у него была привычка выражать удовольствие. — Ну, выпьем.

Павла поразили деликатесы, которыми немедленно уставили стол. Очевидно, ресторан писателей был на особом снабжении.

Он спросил:

— Так что же вы тут делаете?

Ильин наклонился к нему над столом, улыбнулся, оглянувшись вокруг, понизил голос:

— Управляю советскими писателями.

И с усмешкой рассказал: его должность — секретарь московского отделения Союза писателей по организационным вопросам, а в обязанности входит помощь первому секретарю и организация работы.

— Ну, между нами, фактически я-то и делаю всю работу вместо первого. Писатели пишут, сочиняют, но работать не умеют и не хотят, — добавил он со смехом. — Ну, конечно, от Московского комитета партии инструкции получаю, от Центрального Комитета, от всех, кому не лень управлять идеологией. А им всем не лень. Меня поставили следить за порядком. Писатели все считают себя гениями. Если их по-военному поставить в шеренгу и приказать: «По порядку номеров рассчитайсь!», то каждый выкрикнет: «Первый!» Да, народ заносчивый и сверхчувствительный…

Павел понял, что Ильин, хоть и не остался генералом КГБ, продолжает делать ту же работу, и тихо сказал:

— Художник не может творить, если чувствительность не обострена до предела.

Ильин поднял рюмку:

— Да, чувствительность у них обостренная. Ну, за вас! Поговорим лучше о вас. Какие у вас планы, собираетесь вернуться к истории?

— Нет, назад мне пути нет. Да и отстал я от науки за шестнадцать лет сидки. Хоть меня и реабилитировали, но прежний душок остался, мне не доверят анализ истории, захотят, чтобы я интерпретировал все согласно основной линии партии, не станут печатать мои статьи.

— Да, понимаю и сочувствую. Что же предполагаете делать?

— Пока не представляю. Сижу на шее у жены, хожу за покупками. Вот купил яйца. Жена — медсестра, доучиться на доктора ей не дали: когда меня арестовали, ее исключили из института как жену врага народа. А у сестер, сами знаете, зарплата почти нищенская. Я уж подумывал наняться почтальоном, да ноги не так ходят, спина побаливает. Боюсь, тяжелую сумку с почтой не выдержу.

Ильин опять потянулся к нему через стол: