Крушение надежд

После таких разноречивых отзывов, редакция напечатала: «Мы решительно отвергаем определение журнала как „крайне шовинистического“… Мы отнюдь не собираемся умалять достоинства других наций. Мы хотим укрепления русской национальной культуры, патриотических традиций в духе славянофилов и Достоевского, утверждения самобытности и величия России[156]. <…> Если бы мы действительно были шовинистами и антисемитами, то не опубликовали бы эссе „Русский характер“».

* * *

Большинства этих отзывов Павел не видел, да они его и не интересовали, он написал, что думал, и был этим доволен. Но реакция одного из читателей его очень заинтересовала. Встретились они случайно.

Однажды около дома подошел к нему грузный пожилой мужчина в длинной шубе с меховым воротником, поверх которой красовалась окладистая, с проседью борода по грудь. В руках он держал толстую старомодную трость. Он очень напоминал сибирского купца-промышленника прошлого века. Павел узнал его, это был критик и литературовед Лев Копелев, один из зачинателей правозащитного движения. Он имел обыкновение медленно прогуливаться рядом с домом и беседовать с писателями. Несмотря на солидный возраст и импозантную внешность, все звали его просто Лева. У Копелева была яркая, богатая событиями жизнь, он выбился в ряды интеллигенции из бедной еврейской семьи, был классическим образцом русского гуманитария-идеалиста. Широко образованный, он всю жизнь сражался за идеалы общества.

Копелева вновь исключили из партии и Союза писателей за письма в защиту диссидентов и критику вторжения советских войск в Чехословакию.

Павлу давно хотелось с ним познакомиться. На этот раз Копелев подошел к нему сам и представился:

— Добрый день. Я Лев Копелев, а вы, если не ошибаюсь, Павел Берг. — Голос был очень глубокий, рокочущий, эдакий солидный бас над солидной бородой.

— Да, я Берг. Добрый день.

— Найдется у вас немного времени пройтись вместе?

— Для вас — с удовольствием.

Они пошли по широкой Планетной улице, всегда довольно безлюдной.

Копелев гудел:

— Недавно я прочитал одно интересное эссе в журнале «Вече».

Павел молчал: куда он клонит? Копелев продолжал гудеть:

— Эссе называется «Русский характер», в нем дается глубокий исторический анализ развития и черт этого характера. Вы не знаете автора?

На такой прямой вопрос надо было дать прямой ответ.

— Знаю.

— Ну, вот и хорошо. Я тоже знаю. Это вы.

— Да, я. Как вы угадали?

— Я не угадал, я вас вычислил! — и Копелев рассмеялся, как басовая труба. — Понимаете, когда я читал это эссе, некоторые нотки стиля напомнили мне давным-давно прочтенную статью «Два русских еврея». Я вспомнил, что ее написал некто Павел Берг, профессор истории, и узнал, что этот самый Берг живет здесь. Оставалось только увидеть его на улице. Вот и все. Но агентам КГБ, которые хотели бы узнать автора, вычислить вас будет не так легко, они, конечно, не читали прежнюю статью и ничего не понимают в литературном стиле. Так вот, я хочу вам сказать, ваше эссе мне очень понравилось, прямо как маслом по сердцу. Стихи тоже ваши?

— Нет, стихи не мои.

— Кто поэт?

— Мой племянник, Алеша Гинзбург.

— Я слышал о нем. Да, поэт он настоящий, большое будущее, если не посадят. Прекрасно сказано: «грациозная муза Пушкина / На весь мир прозвучала славою». Но особенно мне понравился стихотворение «Славянская стихия», я даже запомнил последнюю строфу: «Покорность богу, власти, мукам, / Во всем покорность, хоть убей. / И перешла в наследство внукам / Стихия дедовских кровей». И мысль верная, и сильно написано.

Копелев неспешно шагал, опираясь на палку, и продолжал рассуждать:

— Когда меня арестовали в Берлине в 1945 году, я работал с немцем Вольфгангом Леонгардом. Он вырос и был воспитан в Москве, оставался педантичным немцем, верил в Сталина и в советский социализм. Не знаю, что с ним стало.

При этом имени Павел вспомнил, что он нем писала и рассказывала Лиля. Он сказал:

— Я знаю, о ком вы говорите, моя дочь встречалась с ним. Вольфганг Леонгард сильно изменился, он теперь живет и работает в Югославии, а может быть, уже перебрался в Западную Германию. Он написал книгу воспоминаний «Революция предает своих детей».

— Неужели это так? — радостно загудел Копелев. — Я очень рад за него. Мне бы хотелось восстановить с ним связь. Если можно, узнайте и дайте мне его адрес.

Дома Павел спросил Лилю:

— У тебя есть адрес и телефон того Леонгарда, который помог тебе выехать из Белграда?

При упоминании этого имени она слегка покраснела:

— Папа, зачем он тебе?

— Это не мне, но его старый знакомый Лев Копелев хочет восстановить с ним связь, прерванную еще в 1945 году в Германии, когда они работали вместе.

— Да, помню, он упоминал это имя и тоже говорил, что хотел бы узнать про него.

Лиля решила сама дозвониться до Вольфганга, спросить, не возражает ли он против звонка Копелева, заодно узнать о его жизни.

— Вольфганг, это Лиля Берг.

— Лиля, как я рад слышать твой голос! Как ты живешь? Какие сведения из Албании?

Это был косвенный вопрос о Влатко. Лиля даже вздрогнула внутренне, вспомнив тот эпизод с Вольфгангом.