Крушение

Когда все высказались, Паулюс встал, решительным голосом заметил:

— Господа генералы, все это верно… Но я имею радиограмму фюрера от 22 ноября, и в ней прямо говорится, что 6–я армия создает позиции «ежа» и ждет деблокады извне. Как быть? — он поднял на них вопрошающие и готовые охватить разом всех глаза.

Вперед выступил Зейдлиц, и трудно было уловить, чего больше в его голосе — издевки, насмешки или панического страха:

— Увы, господин генерал–полковник, примеры показывают, что это невозможно. В минувшую зимнюю кампанию точно так же лгали. Никакой деблокады не ждите. Если Манштейн сунется из Котельникова пробиться к нам, ему русские на горло наступят… Придется удирать… От нас зависит, спасем мы армию или все ляжем костьми, и тогда некому будет на наши могилы кресты поставить. — Он помедлил, жуя губами. — А что касается радиограммы, то сохраните ее. Когда в армии настанет повальная дизентерия, тогда нехватка бумаги будет острейшая!

Бункер загудел от невеселого смеха.

Прорыв был назначен на 25 ноября. Паулюс издал так называемый цветочный приказ. Каждый цветок означал достижение определенного рубежа. Прорыв намечено осуществить тремя группами. В первом этапе намечался отвод дивизий с севера на высоту Конная — высота 137 — Гумрак — Городище. Северный фронт должен быть резко ослаблен.

На второй день намечалось произвести отвод войск на линию Алексеевский — Дубинский — Питомник — Елыпанка.

На третий день сосредоточение войск в районе прорыва должно быть настолько сильным, чтобы прорыв можно было предпринять концентрическими ударами. Основные силы танковых соединений были с самого начала оставлены в районе Мариновка — Карповка, чтобы избежать излишнего расхода горючего.

Таким образом, для прорыва привлекалась внушительная сила: сто тридцать танков, за ними занимали исходные цозиции концентрированные группы бронеавтомобилей и танков 3–й и 29–й моторизованных дивизий. Семнадцать тысяч боевых войск находилось в готовности в первом эшелоне, сорок тысяч — во втором эшелоне.

В приказе по армии говорилось:

«Прорыв происходит с танковым охранением на север и на запад. Основные силы пехотных дивизий присоединяются к танковому клину, наступающему без артиллерийской подготовки».

Пароль гласил: «Свобода».

Зейдлиц подумал, что уже одного этого умно выбранного слова достаточно, чтобы опасность и неуверенность превратить в уверенность для достижения конечной цели.

Напряжение в бункере лопнуло, когда Зейдлиц, вскинув кулак и чуть не задев сидящего рядом командующего, воскликнул:

— Мы прорвемся! — и обратился к Паулюсу: — Пардон, я мог вас заши…

— Хайль! — закричали в один голос генералы.

Начали открывать фляги с ромом, и каждый отпивал по глотку из своей. Больше всех пил Адам. Настроенный лирически, он провозгласил, что котел, как небольшая спасательная лодка со своим экипажем однажды исчезнет, застигнутая в море штормом…

Паулюс покосился на своего адъютанта, заставив его умолкнуть.

24 ноября в 1 час 15 минут командующий отправил телеграмму Гитлеру:

«Мой фюрер! При получении вашей радиограммы от вечера 22 ноября развитие обстановки изменилось. Закрытие бреши на западе и юго–западе не удалось. Здесь ожидаются предстоящие прорывы противника. Запасы боеприпасов и горючего близятся к концу. Бесчисленные батареи и противотанковые пушки отстреляны. Своевременная доставка необходимого снаряжения исключена. Армия в ближайшем будущем будет уничтожена, если при сосредоточении всех сил не будет нанесен сокрушительный удар противнику с юга и запада.

Для этого требуется немедленное снятие всех дивизий из Сталинграда и крупных сил с Северного фронта. Тогда неизбежным следствием будет прорыв на юго–запад, так как Восточный и Северный фронты при таком ослаблении уже невозможно будет сдержать. Правда, тогда будет потеряно много техники, но будет сохранена жизнь многих ценных солдат и хотя бы часть техники.

Ответственность за тяжелое донесение я несу в полной мере, если я сообщаю, что командующие генералы Гейнц, фон Зейдлиц, Штрекер, Губе и Енике имеют такую же оценку обстановки. Я еще раз прошу предоставить свободу действий.

Паулюс».

Адъютант Адам взял в руки телеграмму, но, прежде чем нести ее на узел связи, помялся и заметил:

— Все соответствует истине, господин генерал. Но просить свободы действий, когда тонем… очень неразумно!

— Не рассуждать, Адам, когда твой командующий принял решение! — ответил Паулюс и указал взглядом на темный провал ущелья.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Ординарец вволок в глинобитную хату огромные белые валенки и полушубок, отчего сразу распространился запах дубовой коры и кислятины.

— Возможно, это и не понадобится, — проговорил Ломов. — Как погода?

— Погодка, товарищ генерал, закручивает. В ночь грянет страшенный мороз.

Павел Сидорович в шинели внапашку шагнул через порог наружу. Хата стояла над кручей, видимо давно пересохшей и ставшей оврагом реки, и с веранды было далеко видно окрест.