Круги на воде

– И о чём же? – громовержец нахмурился, то ли недовольный тем, что его перебили, то ли из-за произнесенной фразы.

– Как предотвратить заговоры и измены, – осторожно ответил темный бог. – Это лишь первый звоночек. Кто знает, что может прийти в голову завтра кому-то из этих лентяев.

– Так-так, – Верховный искоса бросил взгляд на брата.

– И я подумал… что можно объявить состязание… турнир между богами. Победителю достается власть над мирами до следующего состязания.

– Что?! – взревел повелитель. – Да как ты смеешь…

– Дорогой брат, дорогой брат, – примирительно подняв руки ладонями кверху, ответствовал рыжеволосый. – Ведь я не сказал, что у кого-то из Молодых богов действительно будет шанс победить.

– Продолжай, – недовольно буркнул громовержец, хотя успокоился не до конца, всё еще раздраженный дерзостью брата.

– Конечно, победа почти всегда будет за тобой… – продолжил темный бог, но только Верховный Бог раскрыл рот, чтобы вновь поставить на место зарвавшегося брата, как тот выдал: – Или же за верным тебе сподвижником. Таким образом, власть всегда будет в твоих руках, а Молодые боги всерьез решат, что могут рассчитывать на победу в этом турнире.

– Но… как быть с мирами? Они и без того разрушены. Да и при бойне не избежать человеческих жертв. Разве такое развлечение придется по вкусу смертным? – нетерпеливо спросил Верховный Бог, не замечая, что уже всерьез обдумывает предложение.

– О-о-о, я уверен, что обязательно что-нибудь придумается, – с почтением ответил его брат.

– Я хотел сегодня обрадовать тебя, сообщив важную новость об освободившихся городах солнцеликого, – хохотнул громовержец, внезапно обретая отличное расположение духа. – А вместо этого ты порадовал меня отличной идеей.

– Всё, чтобы услужить моему великому брату, – поклонился темный бог, но глаза его недобро сверкнули. Впрочем, увлеченный мечтами о новом витке своей власти, Верховный Бог ничего не заметил.

2. Год 1897 от Великого Раскола

Я сижу на дереве, высоко-высоко, среди желтеющей листвы. Мечтаю улететь отсюда, словно быстрокрылая птица, или упасть прямиком на острые камни, которыми моя младшая сестра выложила «город» внизу, среди кряжистых корней.

Еще не поздно. Время до полуночи есть. Я смогу избежать неприятной участи, что маячит впереди.

Легко соскальзываю со ствола, но мгновение невесомости, которое должно смениться стремительным падением, обрывается. Будто обладающая своей собственной волей, рука цепляется за первую попавшуюся ветку, уверенно, со знанием дела. Ноги, несмотря на неудобный подол понёвы[9], споро перебирают по стволу, и тело вновь обретает опору вопреки моему желанию.

Это всегда здесь, делает меня чуть более ловкой, немного сообразительнее, слегка удачливее прочих.

Я тяжело вздыхаю. Незачем обманывать себя. Осталась только я, остальные мертвы. Теперь это никуда не денется.

Ненавижу свою жизнь.

– Ма-а-арья! – мать кричит, стоя в дверях летней кухни. Холода уже близко, но она по привычке готовит завтрак на свежем воздухе. После Велесовой ночи это будет невозможно, придется перебраться в тепло. Без меня.

Я не вижу мать воочию, но могу представить легкую морщинку между бровями. Она недовольна тем, что не нашла меня в кровати поутру. Впрочем, когда дело касается меня, она всегда недовольна.

Мне даже не удается винить ее, хоть чувство горечи от равнодушия нестерпимо. Но так лучше. Не прикипать. Не стоит дарить любовь ребенку, который либо умрет, не перешагнув порог четырнадцатилетия, либо погибнет в битве. Поэтому здесь всё просто. Держи на расстоянии вытянутой руки – и будет не так больно.

– Ма-а-арья! – вопль матери оглушителен, и я проворно перебираю руками и ногами, неосознанно желая угодить.

– Иду! – кричу я, чтобы быть услышанной. Насколько громко нужно закричать, чтобы тебя услышали?

– Сегодня твоя очередь помогать с завтраком, – недовольно ворчит мать, как только видит меня. – А ты опять, словно сорока, по деревьям скачешь, – она хмуро окидывает меня взглядом, и я остро чувствую выбившуюся из понёвы рубаху, растрепанные косы и неуместность босых ног.

– Прости, – привычно выдыхаю я, но она уже не слушает меня.

– Мамочка! – в кухню влетает младшая сестра. Братьев пока не видать: наверное, еще дрыхнут.

Я почти беззвучно скриплю зубами, стараясь подавить раздражение. Пряди ее коротко стриженных волос торчат в разные стороны, на ней джинсы, и, хоть на них и вышит знак рода, это новые модные джинсы, ткань для которых закупалась у народа Макоши, с которым мы вроде как… соперничаем? Я же должна носить эту дурацкую понёву, никогда не стричь волосы и соблюдать традиции. Какое лицемерие!

Мать с сестрой щебечут, весело переговариваясь, и первая, ласково одернув одежду младшей, дарит ей утренний поцелуй. У меня никогда не было утреннего поцелуя. Как и любого другого.