Кровавый жемчуг

– Почему с Филаткой? – внезапно охрипнув, спросил Данилка. – По-по-чему н-не со м-мной?…

Всякий парень представляет себе заранее, как начнет девку улещать да как продолжит это богоугодное дело. Данилка, наслушавшись конюшенных баек, уже неплохо разбирался, за что и как нужно хватать. Но о том, что в такую минуту от беспокойства начнет заикаться, – и помыслить не мог.

Федосьица тихонько, зазывно засмеялась.

– А хочешь? – спросила. – Ему-то по пути, он с одной нашей девкой живет.

Данилка несколько помолчал. Хотеть-то он хотел, до такой степени, что весь горел и известное место горячим свинцом налилось. Но полагаться лишь на девичий смех тоже не мог…

– Идешь, Данила? – окликнул, уже отойдя и обернувшись, Семейка.

– А ты? – заступив Федосьице дорогу, прошептал Данилка.

– А коли скажу – нет?

Она шутила, лукавила, проказничала, прекрасно зная, что парню – невтерпеж. Но другого Федосьица еще не знала – что этот самый Данилка имеет в себе гордости, может, поболее, чем вся боярская Дума.

– А коли нет, неволить не стану! – отрубил он, куда и заиканье пропало!

И шагнул в сторону – ступай, мол, девка, куда сама знаешь.

– Экий ты! – Она склонила голову набок и вдруг показала кончик языка.

– Да уж какой есть!

Федосьица поступила с известной бабьей и девичьей последовательностью – едва навеки парня не оттолкнув, сама подошла и прижалась.

– Да Господь с тобой Данилушка! И чего это ты такой ершистый?

– Так идем, что ли? – обняв ее не своими-какими-то, деревянными руками, боясь сжать пальцы на девичьем теле, спросил Данилка.

– Да идем же, идем! Я тебя огородами проведу! Пусти!

Семейка развернулся и обнаружил такое зрелище. Данилка с Федосьицей стояли в обнимку, а Третьяк с Филаткой весело на них таращились.

– Ступай себе с Богом, Семен, прости, все еще не знаю, как по отчеству! – сказал Третьяк. – Федосьица девка разумная, в нужное время и в нужном месте твой парень будет! Все равно раньше беседы с кладознатцем мы ничего предпринять не сможем.

Семейка пожал плечами и развел руками – что, мол, с молодцом поделаешь? Пришла ему, знать, пора… Повернулся – да и ушел окончательно.

– Пройдемся-ка мы, брат Филатище, – Третьяк обнял юного скомороха за плечи. – По вечерней-то прохладце! Я – к своей дуре, ты – к своей.

– Ишь, Федосьица-то! – заметил Филатка. – Так в него и вцепилась!

– Нужна тебе больно Федосьица! Сейчас-то она еще в соку, хороша, а годика через два будет с кабацкой теребенью на драной рогожке валяться, – отвечал Третьяк. – Эх, была бы ватага как ватага – с собой бы девку взяли! Плясица-то она знатная. А теперь-то? Горе, а не ватага…

– Вот еще и с Томилой полаялись…

– Это не беда. Настасьица узнает – живо Томиле укорот сделает. Парень-то, Данила-то – слышал, что Федосьица шепнула? – он Настасье кум!

– И знал же, с кем покумиться!

– Ничего он не знал, а так Бог велел, – объяснил Третьяк.

Тем временем куманек Настасьи-гудошницы спешил следом за своей новоявленной зазнобой на Неглинку, и все огородами, огородами, потому что кое-где уже опустили поперек улиц решетки. Наконец добежали.

– Где ты, девка, пропадаешь? – напустилась на гулену совсем старенькая бабушка. – Мы так не сряжались! Меня дома свои внуки ждут!

– Да ладно тебе, Матрена Лукинишна! На том свете зачтется! – Федосьица обняла бабушку, приласкалась к ней и получила тумака, но не злобно, а в назидание.

– На том свете – это еще когда, а ты как расплатишься?

– Не вышло сегодня заработать, Матрена Лукинишна, – Федосьица заглянула в колыбель к спящему сынку. – Смотри, смотри – во сне улыбается… С ангелом его душенька беседует…

– Матери родной не дождался, без нее и уснул. Гляжу, ты не одна?

– Да вот – приманила сокола! – шепнула девка бабушке на ухо.

– Да я знаю этого сокола! Это Феденькин крестный! Грех, девка. Он же тебе как родня.

– А и замолю.

Если бы Данилка слышал, что его назвали соколом, что ради него и грех на душу взять готовы, возгордился бы еще больше. Коли получилось бы, потому что и сейчас его гордыня утратила все пределы. Девка сама с собой позвала! Еще немного – уйдет бабушка Матрена Лукинишна и превеликая радость свершится!

Пока девка с бабкой шептались, он стоял, приосанившись и впрямь вообразив себя ясным соколом. Потом, когда бабка, перекрестив Федосьицу, убралась и дверь за ней закрылась, он мигом оказался рядом с зазнобой.

– Да ты погоди, парень, погоди, – чуть отодвинувшись, сказала Федосьица. – Нельзя так – грех!

– Грех? – удивился Данилка неожиданному в устах зазорной девки слову.

– А то! Образа нужно завесить, чтобы они на это дело не глядели, нательные кресты обоим снять, тогда – можно!

– Тогда, выходит, не грех? – уточнил парень.

Несмотря на возбуждение, ему сделалось смешно.

– Тогда вроде бы не так грешно выходит…

И Федосьица улыбнулась. Улыбка у нее была такая, словно девка для поцелуя губы подставляла. Данилка и облапил, и впился в эти розовые губы, и тут же оттолкнул Федосьицу…

– Ты чего это? – удивилась она.

– А ты чего?… – Он даже не мог объяснить словами ее проступок, но она догадалась.