Кровавый пакт

— Спасибо, — ответил Даур. — Кстати, вы выглядите абсолютно нелепо в этой комиссарской форме. — Роун снял комиссарскую фуражку.

— Ну, это сработало, — сказал он.

— Точно, — тихо рассмеялся Мерин, откинувшись и расстегнув пуговицу на воротнике своей формы.

— Могу я подержать добычу? — спросила Бэнда Роуна. — Просто подержать, секундочку? — Роун засмеялся и кинул ей мешки.

Она открыла холщовые мешки и фыркнула.

— Мы из тебя сделаем профессионального преступника, Даур, — сказал Мерин.

— Это было разовое дело, Мерин, — ответил Даур.

— Ох, они все так говорят, — сказал Варл. — Они абсолютно все так говорят. — Грузовик начал замедляться. Роун наклонился и постучал кулаком по кабине.

— Лейр? Кант? Почему мы замедляемся? — крикнул он.

— Кажется, что дорога закрыта, босс, — пришел голос Лейра из кабины. — Мы собираемся уйти влево.

Грузовик развернулся.

— Как я говорил, — сказал Варл, нахально показывая пальцем на Даура, — у вас самообладание отъявленного жулика.

Даур уже собирался ответить, когда грузовик резко остановился.

— Какого феса? — спросил Варл. — Какого феса происходит, Кант? — крикнул он в кабину.

— Застава! — пришел голос Рядового Канта.

— Чего?

— Это фесов Комиссариат! — услышали они крик Канта. — Настоящий, я имею в виду! — Роун посмотрел на Мерина, Варла, Бэнду и Даура. — Ох, нехорошо, — сказал Варл. — Ага, — сказал Роун, — это абсолютно нехорошо.

IV. КРЕПОСТЬ ААРЛЕМ

К тому времени, как лимузин привез его обратно в Крепость Аарлем, уже было темно. Пока они ехали по дороге на холме, он смотрел на мелькающие мимо натриевые фонари, линию периметра, и на очертания цепей и колючей проволоки. В свете появлялись снежинки и превращали воздух в белый шум.

За рвом и двойным ограждением, подобно театральной сцене, ярко освещенной для представления, он мог видеть главный тренировочный двор, окаймленный фонарями, и цепи фонарей на шестах, расходящихся от двора, освещающих ряды модульных зданий. Крепость Аарлем была названа так из-за крепости под названием Аарлем, которая когда-то стояла на этом месте. Она была разрушена до основания во время Знаменитой Победы, и на ее основании вырос гарнизон.

Это уже год был их дом.

Гаунт никогда не ожидал вернуться на Балгаут, и он, определенно, не ожидал оставаться на нем длительное время. Он делил, произвольно, как предполагал, свою жизнь на три части: на свое кадетство, свою службу с Гирканцами, и свое командование Призраками. Балгаут был концом Гирканского периода, водоразделом перед Танитским. Это было похоже на возвращение в прошлую жизнь.

В то же время, все было, как возвращение в прошлую жизнь после Яго.

Они сделали ему пересадки кожи, значительные пересадки кожи, и каким-то образом залатали его жестоко поврежденные органы. Были такие повреждения органов, которые подводили его к концу в течение недель после спасения из рук мучителей Архиврага, и было фесово близко к концу полдюжины раз.

Глаза, по-странному стечению обстоятельств, были самым поверхностным повреждением. Аугметику легко было вставить в пустые глазницы. Генерал Вон Войтц, возможно изводимый чувством вины, одобрил особенно сложные импланты из керамики и нержавеющей стали. С точки зрения характеристик, они были лучше, чем собственные глаза Гаунта. Он видел на большее расстояние, и у него было более глубокое восприятие, и ощутимо расширенное видение света и тепла. И они достаточно хорошо сидели в его лице. Они выглядели, как... глаза. Немного, как фарфоровые глаза дорогой куклы, часто думал он, когда видел их в зеркале, но, по крайней мере, они были живыми, а не пустыми, как у куклы. Когда ловишь их под правильным углом, в них видна вспышка зеленого огня.

Хотя, именно глаза больше всего беспокоили его, больше, чем месяцы зудящих пересадок кожи, и больше, чем режим приема лекарств и процедуры, чтобы вылечить его зашитые внутренности. Глаза не болели, они прекрасно работали, и они не пугали детей; они просто были не его.

И время от времени, он видел...

Не было четко ясно, что было тем, что он видел. Это происходило слишком быстро, слишком подсознательно. Док Дорден сказал, что этот феномен совсем не имеет ничего общего с его новыми глазами. Это была память от травмы от потери его старых глаз. Память навещала его глазные нервы.

Это казалось возможным. Гаунт не мог вспомнить многое из того, что Кровавый Пакт делал с ним, и мимолетные проблески передавали больше ощущения, чем что-то зрительное, но он мог чувствовать в них боль.

Он был убежден, что прерывистые отблески были вспышками самых последних вещей, которые видели его старые глаза.

Колеса лимузина прогрохотали по рифленой поверхности моста через ров, и они поехали вверх к главным воротам. Фары выхватили черно-желтый орнамент заграждения, пока он рос, как челюсти зверя.