Кривая дорога

— Она МНЕ мать. Родная. В своём чреве выносившая и бросившая без единого укола совести, как только я стал обузой. Вы думаете, с вами она поступит иначе?

Но они не думали. Их отучили много лет назад. Повиноваться, слушаться, исполнять команды, верить каждому слову — это они умели. Идеальная стая; идеальная семья; идеальные воины.

Нет, он не станет одним из них.

Бой всё-таки начался.

Измученный, израненный мужчина, ищущий свою жену; старик, спустя столько лет верящий в Правду; верный пёс, потерявший хозяйку. Что им какой-то десяток бойцов?

Удар.

Прыжок.

Поворот.

Толчок.

Снова удар.

— Ты на кого руку поднял? Ты старого человека обидеть хотел? — негодовал Белогость, охаживая узловатой палкой оборотня втрое больше себя.

Ещё удар. На этот раз пропущенный. Кости захрустели, но выдержали, не сломались.

— Я же вас, щенков, этими самыми руками молоком отпаивал! — кричал Пересвет, закрывая голову и всё не решаясь достать меч.

Серый бил, куда придётся: под дых, в плечо, в нос; пинал ногами одного, второго… или это всё тот же? Не разобрать в суматохе. Прилетело и Данко. Ему сероволосый, не жалея, сломал пальцы, сколько сумел ухватить, с удовлетворением слушая скользкий хруст.

— А ну, разойдись! — не выдержал Пересвет, обнажая клинок, и добавил, не глядя на Серого, — идите. Вы, оба. Идите и не оглядывайтесь. Остальные… СТОЯТЬ!

— Нет, — одними губами шептал Серый, когда Белогость силком тащил его через лес, — нет… Надо вернуться… Он там… Один!

Алые листья умирали под ногами, шурша погребальную песнь. Деревья клонили головы, почтительно снимая шапки. Ноги переставлялись сами собой, а руки продолжали вздрагивать, ударяя невидимого, оставшегося в прошлом противника. Ран стало больше; какие-то алели и болели сильнее; иные смущённо подвывали, не решаясь жаловаться рядом с кровоточащими собратьями. Кабы не старик, что оказался куда выносливее молодого оборотня, Серый рухнул бы прямо тут и уснул, подтянув колени к груди или прикрыв лапой горячий нос. Но жрец упрямо шёл вперёд, не останавливаясь, не оборочиваясь и не давая обернуться впечатлительному юнцу.

— Он всегда был один, — не поднимая глаз, прохрипел Белогость, — и он всё равно остался бы там до конца. Не думай, мальчик, не думай об этом. Думай о жене. Ничего с Пересветом не станется. Ничего хуже, чем с ним уже сталось, — закончил он тихо-тихо.

— Вот, — Данко положил так и не запачканное в крови оружие на идеально чистый стол перед Агнией.

— Выпустил Ратувога, Белогостя отбил, на своих меч поднял.

Ещё двое волков кинули у дверей едва дышащее избитое тело. Пересвет попытался презрительно сплюнуть, да во рту пересохло от крика и обиды.

Агния осторожно провела пальцем по острию, едва не порезавшись. Двигаясь медленно, как во сне, поднялась со своего огромного стула-трона, подошла к любовнику. Стройной ножкой легко стукнула лежащего в бок — застонал: живой.

— Догнать. Поймать. Привести обратно. Не убивать, — особо подчеркнув последнее, приказала она. — Что случится со стариком, — неважно.

Данко покосился на лежащего, но, не дождавшись новых указаний, вышел вместе с собратьями — не стоило терять драгоценное время.

— Милый, зачем же ты так со мной? — она присела на пол рядом с Пересветом, не страшась крови, положила голову ему на плечо. — Ты? Ты столько лет…был…был верен мне.

Пересвет заскулил, но не отстранился, не убрал руки, не нахмурился. Напротив, растянул избитые губы в улыбке:

— Тебе и только тебе. Даже если ты сама этого не понимаешь.

— Ты так похож на него. Но ты — не он. И никогда бы его не заменил. Ты должен был поддерживать меня, — укорила она, как жена после ссоры с неразумными детьми.

— Я сдерживал тебя, — засмеялся мужчина, едва не выплюнув живое нутро, — и всегда буду.

— Да, будешь, — с тоской согласилась Агния.

Волчица с трудом встала. Так, как могла бы встать древняя старуха, живущая на свете куда больше, чем ей было отмеряно.

Подошла к столу.

Обвила нежными ладонями рукоять меча, словно обнимая любимого.

Пересвет понимающе закрыл глаза.

[1] Читатель, который предлагал поставить нерадивых мужей на гречку, поймёт, что это отсылка именно к нему. А вообще в старину действительно было такое наказание: коленями на горох или какую крупу, если не жалко. Считаете, не страшно? Попробуйте — и всё поймёте.

Глава 12. Лужа

— Апчхи!

Но нос продолжал нестерпимо чесаться.

Холодно, промозгло, сыро… Тут бы ухватить последние крохи сна, сесть, как птице на хвост, и упорхнуть в манящее забытьё.

Но нос продолжал чесаться.

Я спрятала лицо в плащ, согнув колени, чтобы не раскрыть ноги. Упрямая мошка заскакала по волосам. Пришлось открыть один глаз.

Глазу предстали первые тусклые лучи рассвета, тёмно-серое небо, щедро осыпающее несчастных путников чем-то средним между очень мокрым снегом и очень противным дождём, продрогшие деревья, обхватывающие себя тонкими ветками в попытке хоть малость согреться, потухшие и давно отсыревшие угли, клочья сырого тумана и крохотное прыгающее перед заспанной физиономией солнышко.

Пришлось открыть второй глаз. И даже протереть оба.