Критический эксперимент

Новая жизнь началась у меня: разъезды по всей Пруссии, разборки давнишних и запутанных дрязг, близкое знакомство с жизнью простых пруссаков средней руки, да и сельских помещиков тоже. Мне казалось, что в маленьких поселениях немцы должны были поддерживать идеальный порядок, а вместо этого я увидел грязь, ругань на улицах и не такую уж аккуратность. В иных русских поселениях моего времени будет почище и поаккуратней, в это время немцы ещё не полностью были выдрессированы на немецкий порядок.

Наконец-то выдался более или менее свободный денёк, а тут я ещё услышал, что в это утро в университете Иммануил Кант читает логику. Этот профессор уже был знаменит, а я вообще считал его полубогом. Я пошёл на его лекцию, надев свой лучший костюм (теперь-то у меня было целых три костюма).

Кант спокойненько излагал на своём трудном немецком языке силлогизмы, и среди них силлогизм Галена. Он никак не прокомментировал особого положения этого силлогизма. Я решил этим воспользоваться, дабы задать вопрос.

Когда я поклонился после лекции Канту, он удивился, увидев седого русского чиновника среди слушателей. Ещё более он удивился, когда я сказал ему:

— Герр профессор, я хотел бы задать Вам маленький вопрос, если позволите.

— Извините, с кем имею честь?

— Столоначальник Антон Поливода.

— Герр столоначальник, согласно уставу университета я не имею права на его территории отвечать на вопросы официальных лиц без разрешения ректора. Если вам угодно меня допросить или расспросить, вызывайте меня через ректора в управу.

— У меня вопрос как раз деловой, но в другом смысле. Я по поводу силлогизма Галена. Мне кажется, что он имеет совсем другую степень обоснованности и область применимости, чем остальные силлогистические фигуры. В самом дела, рассмотрим пример рассуждения по силлогизму Галена.

"Все пруссы — язычники. Все пруссы живут в Пруссии. Значит, некоторые пруссаки — язычники"

— Но ведь посылка неверна: пруссов уже не осталось, — сказал Кант. — Понятие-то пустое.

— Ничего себе пустое понятие, когда оно дало имя целой стране! — воскликнул я. — Если вы, немцы, уничтожили пруссов, то отсюда не следует, что их не было.

— Когда они были, тогда и силлогизм Галена был верен.

— Значит, сейчас он неверен? Ведь немцы не обращали пруссов в христианство, а просто изводили, так как язычников можно было держать в рабстве.

— Это клевета на немцев! — внешне спокойно сказал Кант.

— Но это ваше высказывание показывает лишь, что эмоции могут помешать восприятию логических доводов. Всё-таки с силлогизмом Галена что-то не так. К примеру, рассмотрим другой силлогизм:

"Все пруссы — язычники. Все язычники прокляты Господом. Значит, все пруссы прокляты Господом".

— А теперь Вы, господин русский, делаете слишком уж жестокий вывод.

— Отбросим эмоции. Разве эти два примера не показывают разницу двух фигур силлогизма?

— Интересно. Где Вы учились?

— В Киево-Печёрской семинарии.

— И кто вам там читал логику?

Я смутился. Скажешь вдруг невпопад, но ведь не знаю я, кто там читал логику. Помню только, что некоторое время преподавали то ли там, то ли в Москве, какие-то греки, и преподавали отвратительно.

— Забыл я имя. Какой-то грек. Видно было, что он сам Аристотеля то ли не читал, то ли не понял.

— Всё понятно. Многие учёные мужи отмечали разницу силлогизма Галена и силлогизмов Аристотеля, так что Вы, господин Поливода, задали правильный вопрос. Жаль, что вам так дурно преподавали логику.

— А почему же Вы сами не упомянули об этом студентам?

— Зачем им забивать головы лишними вещами? Умный студент сам поймёт: поскольку остальные силлогизмы аристотелевы, а этот галенов, здесь что-то не так.

Этот ответ показал мне принципиальный подход Канта: умный сам поймёт, а дураку объяснять нечего. Я заметил, что профессор очень не любил дважды повторять свою мысль и даже разъяснять её: опять-таки умный поймёт с одного раза.

Арест

И вновь я мотался по Пруссии. Малюсенькая в нынешние времена, в те времена конных повозок и бездорожья она казалась не такой уж маленькой. Теперь я выполнял заодно ещё одно поручение губернатора: собирал данные о том, как цесарцы обижают наших купцов и подданных и как лают русских и императрицу. По его велению жалобы на поляков (которых высказывалось во всяком случае не меньше) я пропускал мимо ушей: видимо, с Польшей было ссориться совсем не с руки.

Пару раз за это время Шильдерша смотрела на меня по вечерам так выразительно, что мне ничего не оставалось, как её приголубить. Но всё остальное время она держалась скромницей.

Вернувшись из очередной поездки, я получил ещё одно поручение генерала: подготовить доклад канцлеру и императрице, в коем без всякого смягчения, а поелику возможно, и с уярчением, выговорить все притеснения от австрийцев, такожде их лаянья по поводу России, русских и особливо по поводу персоны государыни. Я перепугался, что мне язык урежут за такой доклад, но губернатор утешил, что доклад ведь его будет, а он своих не выдаёт. Я понял, что зреет какой-то заговор.

Удалось ещё раз сходить на лекцию к Канту. На сей раз я опять завёл с ним разговор.