Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина

В первые послевоенные годы на том и выехали, что на каждом подворье (и не только в селе, но и на окраинах городов) массово замычало, захрюкало и закудахтало. После денежной реформы 1947 года и отмены карточной системы народ еще долгое время кормил сам себя и, надо сказать, делал это неплохо, особенно на Кубани, где земля и труд довольно быстро дали скороспелую продукцию: кур, уток, гусей, индюшек, кроликов, коз, да и свиней тоже.

Армавирский вокзальный перрон очень скоро стал показателем растущих возможностей кубанской степи в производстве продуктов питания. К поездам дальнего сообщения жители ближайших станиц с каждым годом несли все больше и больше. Да разнообразие стало невиданное – появились домашние сыры, творог, варенец, сметана, масло, копченые куры, домашняя колбаска, горячая молодая картошка, рыба в изобилии, не говоря уже о фруктах и овощах.

И это в промышленном Армавире, а что делалось на полустанках! Загорелые люди, возвращающиеся с отдыха в Сочи, суетливой гурьбой выскакивали из вагонов, чтобы по пути домой закупиться яблоками, грушами, помидорами, баклажанами. Вишню и сливы в тамбуры тащили ведрами.

Я хорошо помню, как в начале шестидесятых годов, после летних каникул, мы с мамой, три брата, возвращались из Краснодара к себе в полуголодный Урал, где отец работал в управлении Свердловской железной дороги, и везли с собой целый мешок кубанских семечек, которые потом всю зиму грыз весь подъезд нашего многоквартирного дома по улице Челюскинцев.

Но грозному Хрущеву не нравилось, когда личное подворье отвлекает селянина, да и городского жителя, особенно из мелких городов (Кропоткин, Гулькевичи, Новокубанск), одной ногой всегда стоящего на земле, от государственных забот, ибо, по его убеждению, ничего нет страшнее для социализма, как частнособственнические интересы, проявляемые даже в таком невинном деле, как поросенок во дворе.

Кого-то осуждать за это дело, тем более сейчас, глупо. Особенно, если руководствоваться вещими словами Шота Руставели: «Всякий зрит себя стратегом, видя бой со стороны». А ведь шел настоящий бой: за страну, за ее могущество, за создание того уровня благополучия, какого советский человек никогда не знал. Начинались массовое жилищное строительство, химизация сельского хозяйства, которая потянула за собой производство удобрений и средств защиты растений, отсюда пошла в рост и урожайность. Но главное, Хрущев решился скинуть с крестьянина бремя властной диктатуры, понимая, что рано или поздно единоличный вождизм приведет в поле к необратимым последствиям. А это очень плохо, тем более уже был такой опыт, когда вышибали из селянина зерно продотрядами.

Чего бы о нем впоследствии не говорили, а говорить, особенно сейчас, можно о многом, Хрущев приблизил высшую власть к народу на расстояние вытянутой руки. Ездил, беседовал, радовался, возмущался, спорил, убеждал, шутил и топал ногами, грозил кулаком, но, в отличие от Сталина, был чрезвычайно (как тогда казалось) земным человеком, кампанейским, пока снова не превратился в единственного судью всего и всех, захватившего право на истину.

Часто выступал с любых трибун, причем подолгу, насыщая сказанное примерами из личной жизни, сочными метафорами и сравнениями, называя при этом сотни фамилий руководителей, которых хвалил или ругал по поводу, иногда и без него. Просто так, под настроение… Как, например, того же «кубанского» Суслова. Попасться ему под «горячую руку» было опасно – он принимал решение мгновенно, безоговорочно, а часто и бездумно. Вот этого все и боялись!

Однажды был такой случай. Летит он тихоходным самолетом Ил-14 с инспекционным осмотром полей Липецкой области. Понятно, с большущей свитой, в числе которой находится и министр сельского хозяйства СССР Константин Георгиевич Пысин. Тот еще при Сталине состоял в немалой должности, был секретарем Молотовского (потом переименовали в Пермский) обкома партии.

Мужчина возрастной, солидный, с густым голосом, окрашенным властными интонациями. По образованию животновод, хотя ни одного дня на ферме не работал – больше двигался по комсомольской и партийной стезе. Ему многое удалось – в тридцать лет заместитель секретаря обкома партии по животноводству, чуть позже уже и сам секретарь по этим же вопросам.

Человек он в партийной среде авторитетный, после разгрома «антипартийщиков» за горячую поддержку Хрущева занял должность руководителя Алтайского крайкома КПСС, а оттуда вскоре и «скакнул» в кресло министра сельского хозяйства СССР. Откровенно говоря, оно являлось самым «расстрельным» в любом российском правительстве. На того министра можно было всегда списать трудности продовольственного обеспечения, что делали не раз, даже с легендарным и верноподданным Полянским.

Так вот, летит тот самолет, где на переднем месте устроился насупленный Никита Сергеевич, поскольку сильно рассердился еще в Липецке. Ему очень не понравились темпы освоения залежных земель, которых в липецких перелесках в то время была пропасть. Молча смотрит в иллюминатор, сердито сопит, иногда задает Пысину вопрос:

– А это чьи угодья?