Крепость

— О моей жизни нечего говорить. Не вижу необходимости, — сказала Лина, глядя в стол.

— О-о, как ты не права. Ты еще многого не понимаешь. Здоровье дается только один раз, — ей было трудно говорить без челюсти, щеки проваливались в рот и мешали ей.

— Кому какое дело до моего здоровья! — подняла Лина свои длинные выщипанные брови, раздула свои ноздри уздечкой. — Да хоть бы я совсем померла — только лучше бы было. Никому я не нужна. И Илья бы не мучился.

Надо внучке мудро ответить. Чтоб поняла. Она подняла палец:

— Человек создан для счастья, как птица для полета. Ты должна это знать. Революционеры умирали за счастье своих детей. И внуков. Им не нужно было личного счастья. Поэтому вы должны, обязаны быть счастливы.

— Вашими молитвами!.. — грубо ответила Лина, не поднимаясь.

Ей тоже пришлось сесть, чтобы не упасть:

— Как ты груба! А я хочу, чтоб ты жила с идеалом в душе, идеалом коммунизма!.. В наше время мы не только любили, мы боролись, боролись за свободу трудового народа.

— Хороша свобода! Да вы шагу ступить не даете без нотаций и замечаний!

— А тебе в таком случае свобода и не нужна. Без руководства и без помощи ни один человек не может жить. Для чего тебе свобода? бездельничать? Мы свободу не для бездельников завоевывали, а напротив. Для людей труда.

Лина взяла недокуренную сигарету, стряхнула пепел, затянулась, выдохнула дым:

— Отчего же так строго? Свобода есть свобода. А как я ее буду реализовывать, никого не должно касаться. Если мне и в самом деле предоставлена свобода. Может, я сопьюсь и умру под забором. Но это мое дело, я свободна. А может, я весь день на тахте пролежу и в носу ковырять буду!..

— Это ты умеешь.

— Ну и что? Я не хочу бороться! Я хочу простого бабского счастья. Вот и все, что я хочу.

Это было пошло сказано. Она никогда не любила разговоров о бабских проблемах. Бабские страсти всегда шокировали ее. Исаак не зря говорил ей: «Роза, ты каменная! Роза, ты железная!» Она всегда была выше бабства. Но сейчас на ее каменность Лина не хочет опереться! Бедная Лина! Бедная Бетти! Как бы она хотела всем помочь, но не может.

Лина вдруг заплакала, погасив сигарету:

— Я дура! Я его потеряла. Бабушка, что делать? Как мне быть?

Сердце потеплело. Лина назвала ее бабушкой. Бедная девочка! Ей плохо. Она должна ей помочь. Надо подойти разумно. Если у Лины с Тимашевым любовь, то нужны решительные средства, чтоб ее спасти. Ведь, наверно, Илья уже не любит свою жену. Что может быть хуже, чем жить с нелюбимой!.. Она это знала. Надо принимать решение быстро и правильно, по-большевистски.

Лина продолжала плакать, даже не плакать — реветь, размазывая слезы и вздрагивая всем телом:

— Бабушка, я так несчастна! Он не вернется. Мужчины не любят, когда им говорят «нет». Я плохая. Не знаю, что со мной сталось! Что мне, жалко что ли было ему уступить! Да ничуть! Чего жалетъ-то! Моя душа — его. Тело жалеть? Хоть бы кто его забрал — мне все равно! Я не уступила любимому, когда мои подруги трахаются почти что с первыми встречными. Кто теперь меня приласкает, пожалеет?.. Кого я приласкаю? Никому я не нужна. Никому.

— Линочка, пожалей себя. Я подумаю, что сделать.

— Что мне себя жалеть! Для кого? Я конченая.

— Ты не должна так говорить. Все преодолимо, — говорила она, с трудом шамкая беззубым ртом. Кожа на голове была потной от слабости. Волосы, она чувствовала это, слиплись.

— Бабушка! а вы были счастливы?

— Да-а, — сказала она нараспев. — Я была счастлива. Борьбой за счастье других людей.

— А с дедушкой вы были счастливы?

— О-о! Это была великая любовь! Я не могла жить без него! И все равно я не хотела, чтобы он уходил из семьи. Но он не умел лгать. Твой дед считал постыдным, любя одну, жить с другой. Мы с Исааком были товарищи по борьбе. Он ведь тоже стал членом партии. Любовь окрылила нашу борьбу. Надо уметь любить…

— А я не люблю?!

— Не суди по себе, — эта глупышка не понимает, что у них с Исааком все было другое. Другое небо, другое — знойное! — солнце, зеленый океан, изнуряющая жара и прохлада парков, фонтаны на городских улицах, разговоры о смысле жизни, о предназначении человека — отдать свою жизнь за угнетенных! Все, все другое. — Это была великая любовь! — снова повторила она. — Я не хотела, чтобы Исаак бросал семью. И тогда он ушел из дома и несколько лет жил один. Ему было плохо и трудно жить одному. Тогда я его пожалела и вышла за него замуж, — как Лина может даже сравнивать свою и их жизнь! Они по-другому жили! — А ты живешь не так. Ты живешь пошло и ненужно. Поэтому не умеешь любить по-настоящему, жертвовать собой ради любимого человека.

Она сказала это, исполнившись вдруг жалости к себе. И осеклась. Все не то она сказала. «Тебе надо выйти замуж за Тимашева», — вот что она должна была сказать. Она же шла помогать, спасать. А стала упрекать. Это неправильно. Лина сейчас обидится и не будет дальше ее слушать. И она не сможет помочь. Так и есть. Лина поднялась, оперевшись своими смуглыми руками о стол, ее красивое лицо стало уродливым, когда она говорила зло: