Крепость

— Ах, вот оно что! — тихо произносит Бартль. Лицо его все еще красное от ярости.

Поскольку я стою молча, он глубоко вздыхает и снова ругается:

— Я вот только спрашиваю себя: Есть ли здесь финансовый отдел или — это не Флотилия? Им, вероятно, все по хер! Им всем стоило бы однажды…

Так как Бартль замолкает пытаясь найти подходящие слова, я быстро дополняю:

— … разорвать их толстые задницы! Вы это хотели сказать, нет?

Бартль сияет и даже делает попытку стать навытяжку:

— Так точно, господин лейтенант — по самые уши.

И успокоившись, тихо уходит.

Им бы здесь «разорвать задницу» — думаю, добрый Бартль представил себе это как наяву, чем и удовлетворился.

Внезапно мой живот резко заявляет о себе. Да, было бы неплохо сейчас подкрепиться. И прежде всего, попить! Меня уже давно мучит ужасная жажда. Лучше всего было бы принять сейчас на грудь бутылочку холодного пивка. Но здесь, к сожалению, нет магазина, где я мог бы запросто позволить себе бутылку пива. Придется направить свои стопы, если хочу утолить жажду, на ту примитивную ярмарочную площадь, в один из стоящих там пустых бараков.

Ну, так вперед! Хочу пива до изнеможения!

Если бы только я лучше ориентировался в этом тюремном комплексе! Здесь совершенно одинаковые, окрашенные в серое бараки. Приходится спрашивать какого-то моряка в светлой робе о проходе к рыночной площади и при этом меня охватывает странное чувство, так как этот парень стоит с таким видом, словно не понимает меня.

Странный тип, который не знает, где находится рыночная площадь — может быть новичок?

На ярмарочной площади слышу, что Брест подвергся особенно тяжелому бомбовому налету. Массированный налет был нанесен по Бункерам-укрытиям.

— А военно-морской госпиталь — девятой Флотилии?

— Об этом речи не было.

Слава Богу! мелькает мысль. Остается надеяться на дальновидное благоразумие Союзников, которым тоже потребуется более или менее исправный медицинский центр, когда они однажды все-таки захватят Брест.

— А когда точно был налет? — спрашиваю громко.

— Вчера, двенадцатого.

Уже стоя перед дверью пивной, ругаю себя за то, что не спросил, откуда появилось это сообщение о воздушном налете. Но еще раз вернуться в толпу, чтобы разузнать это, не хочу. Дело в том, что со вчерашнего вечера не работает телефонная линия. Maquis наверное долго спали, потому что телефон так долго работал, а вчера проснулись.

С Парижем и Кораллом имеется только радиосвязь.

Но даже это происшествие, кажется, не становится этим людям здесь достаточным указанием того, что времени постепенно остается все меньше и меньше, и что пора стряхнуть собственную летаргию.

Наоборот: О запугивании или депрессии здесь речь не идет, нет даже и намека на это. Здесь все идет своим обычным ходом. Штабные писаря двигаются так же флегматично медленно, как и все остальные в этой Флотилии, а всякие другие чины и звания передвигаются с неторопливостью городских чиновников, типа желая лишь тупо подчеркнуть свой пенсионный возраст.

Вскоре меня вновь разыскивает очередной вестовой, который сообщает, что меня хотят снова видеть в Административном блоке.

— Мы должны знать, когда и где Вы получали последний раз сигареты, господин лейтенант, — спрашивает меня тот же самый маат, который уже выдавал мне шоколад. — Мы совершенно забыли о полагающихся Вам сигаретах, господин лейтенант.

— При всем своем желании не могу этого вспомнить, — отвечаю ему.

— Но Вы же должны это знать, господин лейтенант. Мы же должны поставить Вас на довольствие во Флотилию…

— Что? Меня в эту Флотилию…?

— Так точно, господин лейтенант, по крайней мере, это назвалось так — На случай, если Вы не уедите отсюда.

Я стою онемев и не могу взять в толк, о чем талдычит этот маат. «Не смешно», — бормочу, наконец, про себя и думаю: Хорошо, что маат проговорился. Судя по всему, здесь кто-то здорово интригует! Но теперь я, по крайней мере, предупрежден.

— Позвольте мне об этом самому побеспокоиться! — говорю громко.

— Так точно, господин лейтенант. Это предполагается только на тот случай, что Вы отсюда не… я имею в виду, что Вы не убываете отсюда немедленно….

— Интересно! — только и могу ответить. Но, все же, успокоившись, осведомляюсь:

— А не знаете ли Вы, паче чаяния, кто это выдумал?

— Это распоряжение поступило из Парижа, господин лейтенант.

Из Парижа! Опять!

Подумать только!

Хоть вступай в переписку с Берлином, чтобы положить конец этому безобразию. Но затем я продумываю все под другим углом: У меня безупречные бумаги. Всякого рода подобная мышиная возня с моей стороны может только навредить мне же.

Ведь кто знает, что еще сможет придумать один из этих тупых долбоебов там, в Берлине.

Короче, прочь отсюда! Надо постараться пустить в ход все средства, чтобы разжиться хоть каким-нибудь драндулетом. Ничто другое не имеет значение.

— Итак, — говорю помолчав, — сигарет не получал уже целую вечность. Сколько же мне положено в день?

— 12 штук, господин лейтенант. Мне вот что пришло на ум: Вы могли бы получить вместо них денежное довольствие.

— Вполне, — приветствую это его озарение.