Крепость

Теперь мне нужна сумка для него. Хорошо подошла бы сумка типа той, для рынка, какая была у моей бабушки, сшитая из бесчисленных лоскутков кожи.

К счастью, у меня много карманов. Набиваю их так, что они округло выпирают, и в конце концов чувствую себя карикатурным персонажем. При этом приходится изображать полное довольство таким богатым подарком.

Маат, выложивший передо мной эти сокровища, широко осклабился на меня, и участливо интересуется:

— Все нормально, господин лейтенант?

— Пожалуй, можно и так сказать! — выдавливаю в смущении, запихивая последние банки в карманы.

Я же не могу сказать этому маату, что мои мысли в данный момент направлены на другое. Кроме машины нам еще требуется и продовольствие для поездки по Франции. На одном шока-кола мы не выживем. Кроме того, мне требуются точные карты улиц. Но прежде всего, конечно, сведения об окружающей Флотилию местности и территории, куда уже продвинулись янки…

— Вот здесь, пожалуйста, распишитесь, господин лейтенант! И здесь тоже. И еще вот здесь. И здесь тоже нужна Ваша подпись, господин лейтенант.

В полубессознательном состоянии слышу шелест бумаги, и в то время как вслепую подписываю листы накладных, смотрю, как маат подкалывает листы один за другим в толстую папку и прижимает их разглаживая ладонью, проводя ею справа налево, а другой маат точит карандаш в маленькой, закрепленной за край стола машинке-точилке, крутя изящную рукоятку и затем тщательно рассматривает результат.

В канцелярию, говорят мне, я также должен немедленно прибыть теперь же — она рядом.

Там меня спрашивают, когда я получал в последний раз денежное довольствие. Ах ты, Боже мой! Да это было целую вечность тому назад!

— В Бресте, господин лейтенант? — хочет знать маат-писарь.

— Нет, там я совершенно забыл позаботиться об этом.

— В Париже, господин лейтенант?

— Тоже нет. Подождите-ка, это было в Saint-Nazaire — но уже прошло почти четыре месяца!

Писарь говорит, что это совпадает с документами. Денежное довольствие так легко не начислить… Это требует времени! Интересуюсь, могу ли я сейчас уйти. У меня такой большой груз в карманах, что надо бы его разместить. И когда мне подойти обратно.

Да, через полчаса, например…

Когда возвращаюсь, мне выкладывают толстые пачки франков.

— Это Ваши «глубинные» и фронтовые надбавки.

— Фронтовые надбавки?

— Таков приказ, господин лейтенант. Для Бреста положены фронтовые надбавки.

Мне следовало бы, наверное, поинтересоваться у этого писарчука, откуда он так точно знает это — то есть, как сообщения такого рода доходят досюда.

Но лучше не спорить. Кто много болтает, тот беду накликает — старое правило.

Никогда не мог понять, каким образом так превосходно функционирует весь этот финансовый административный аппарат. Все пособия, все до последнего грошика — все было рассчитано точно и скрупулезно — во французских франках и сантимах.

У меня, кроме того, еще имеются долги по кассе офицерской одежды в Париже, сообщают мне, но это не касается Флотилии.

Тут уж я действительно теряю дар речи и растерянно спрашиваю:

— Откуда Вы все это знаете?

— Из Парижа, господин лейтенант.

— Но почему из Парижа?

— Нам пришло уведомление из Вашего отделения в Париже, господин лейтенант.

Стою неподвижно, как громом пораженный.

— Так вот как наши секреты хранятся под семью печатями?! — восклицаю с горькой иронией.

Уведомление из моего Отделения?

То, что КПФ был в курсе, это еще понятно — но Отделение?

Я обдумываю молниеносно: Все что сейчас произошло, может означать только одно: Старик показал свое истинное лицо и этим сообщением подтвердил, где я нахожусь. Или его зампотылу или кто-то еще из Флотилии.

Точно — никто другой, кроме Старика!

Допустим, кто-то где-то как-то узнал, что я вышел из Бреста на U-730.

Но La Pallice?! Откуда узнали про La Pallice?

Писарчук, преподнесший мне с таким самодовольством свои новости, стоит с видом побитой собаки.

Однако теперь я уже хочу знать точно:

— А затем отсюда был сделан обратный запрос в Париж…?

— Так точно, господин лейтенант, — робко соглашается мой визави.

Во мне поднимается чувство раскаяния: Бедный парень. Думал, что доставляет мне великую радость, а затем внезапно подвергся такому вот допросу.

— Ну и ладно, — говорю примирительно и отправлюсь в обратный путь.

Ни один хрен не заботится здесь о наших людях. С ними, конечно, проводят обычные маленькие игры:

— Идите-ка вон туда, а затем вон туда, а потом вот туда, рядом — и когда, наконец, Вы соберете весь Ваш хлам, то приходите к нам снова…

И тут опять вижу Бартля. Его лицо не выражает ничего кроме возмущения.

— Ну, здесь и козлы! Гоняют от Понтия к Пилату, господин лейтенант! — ругается он очередным афоризмом, сильно пыхтя и отдуваясь.

Лучше не скажешь! Именно то, что и я подумал. Все же спрашиваю:

— Откуда Вы это взяли? — и поскольку Бартль лишь молча пялится на меня, продолжаю:

— Я имею в виду Вашу фразу про Понтия и Пилата?

— Ну, так ведь говорят, господин лейтенант.

— Да, да Бартль — мы должны проскользнуть здесь между Сциллой и Харибдой…

— Как это, господин лейтенанта?

— Так тоже говорят…