Крепость

Командир забирается на фальшборт мостика. Увидев меня с фотокамерой в руках, он выпрямляется повыше, и даже напяливает свою измятую фуражку косо на голову, когда она и без того там косо сидела.

Никаких сомнений: Я должен его сфотографировать. Он забирается так высоко, что сидит уже одной половиной задницы на воздушной фурме, и направляет свой взгляд мимо меня в мнимую даль.

Приходится, чтобы построить выигрышный кадр стать на сходню. При этом устроиться так, чтобы не свалиться в воду или поскользнуться на левой цистерне погружения: У меня ноги словно ватные!

Командир, на своем странном месте, теперь выпячивает еще также и грудь: Словно всадник на лошади.

Из-за яркого солнца приходится применять затемняющие бленды. Даю нелепый знак рукой командиру, и при этом думаю: Что же это за внезапная перемена с этим человеком? Едва мы спрыгнули с острия иглы, как он уже хочет быть запечатленным в героической позе победителя на картине!

И это при том, что мы все еще не под крышей укрытия! Дьявол его знает, что еще здесь может произойти. Шлюз, защищённый собственным бетонным бункером, и мы здесь как на тарелке.

Будто заказали, но не съели.

Как-то сразу все происходящее напоминает мне некий фильм: Ворота шлюза, Бункеры-укрытия подлодок с установленными на крышах зенитками и огромные, выписанные белой краской слова: «КОЛЕСА ДОЛЖНЫ КРУТИТЬСЯ ДЛЯ ПОБЕДЫ!», защищённый собственным бетонным бункером шлюз, оснащенный башенкой Дома смотрителя шлюза…

Ничто не производит такой вид, словно имеет свое третье измерение.

Все — обман.

Тени как нарисованные: Они не могут соответствовать никакой действительности. Только летчик, сидящий у нас на верхней палубе, он не обманывает. Он реален для меня, реально то, как он судорожно поджимает свои босые ноги, и вопреки утреннему теплу дрожит на еще влажных решетках настила.

Лучше всего было бы спуститься на пирс и разлечься на серых тесовых камнях пристани, чтобы ощутить всем телом твердую землю под собой — да, вот это был бы кайф! Лежать вытянувшись, словно выплюнутый морем камень-голыш и балдеть какое-то время, чтобы суметь совершенно отчетливо понять то чудо, что мы и в самом деле, прибыли в La Pallice. Ускользну-ли от Томми — и теперь можем действовать по своему усмотрению.

Трое или четверо наших моряков стоят как истуканы на верхней палубе, рты открыты. Говоря по правде, мы все должны были бы свалиться на пристань, опуститься на колени и целовать серый бетон…

Странно: Мы уже вроде прибыли — а на самом деле еще нет!

Надо бы сфотографировать эту измученную переходом подлодку еще раз в ее полной длине, можно также и с командиром — но не в этой его тщеславной позе господина, а между людьми, начинающими сейчас хозяйничать на верхней палубе, и с сидящим здесь, беспомощным летчиком.

Но где же опять командир? На мостике он больше не появляется. Внизу в лодке его тоже не может быть… И в эту минуту вижу его голову над выпуклостью огромного многотонного якоря, который черт его знает по какой причине лежит на пристани Бункера, и понимаю: Он сошел по второй сходне, которая вынесена с фордека. Хочет ли он просто размять ноги? Или ли он в таком беспокойстве, что больше не выдерживает свое нахождение на подлодке? Что с ним происходит? Сколько еще признаков своей нервозности он хочет нам продемонстрировать?

Когда я уже сделал несколько снимков, командир разом стоит рядом со мной.

— Должен быстро позвонить — ведь как ни суди, нам нужны санитарные машины! — произносит он взволнованно. — Где-то же должен быть телефон! Там впереди, у смотрителя шлюза, в любом случае. Вы пойдете со мной?

Доклад о прибытии по телефону?!

Ну и ну! Это что-то новенькое. Такого мы еще не имели. Я быстро киваю и хочу тут же отправиться в путь, но командир говорит:

— Сначала я должен отлить!

Я замечаю, что меня тоже уже давно мучит стремление помочиться. От сильного волнения я просто начисто об этом забыл. До бетонной стены всего пара шагов, но ноги буквально подгибаются под моим телом. С горем пополам открываю ширинку, и струя бьет из моего писюна: Толстая дуга мочи, шафраново-желтая, с силой бьет по бетонным плитам… Освободился! А теперь на пристань, на солнцепек, через крановые пути и кабеля на бетонной стене и между странными деревянными каркасами, а затем мимо огромных гребных винтов, к светомаякам и всяческим другим трудноопределяемым механизмам. Гранит и бетон. Никаких колебаний. Все неподвижно и твердо. Еще пара дней, и я буду уже так передвигаться, как будто для меня больше нет ничего необычного в твердой земле. Замечаю, как жизнь снова возвращается в мое тело.

— И все же, я не понимаю! — бормочет командир. — Никакой помощи! Я еще никогда не испытал нечто подобное — такого…

— … пофигистского отношения, — помогаю ему.

— Точно! — соглашается командир так серьезно, как будто я сказал что-то очень важное для него. — Точно так!

Мои ноги опять охватывает дрожь. Но не простая, а болезненная, и поясница тоже болит. Сказать точнее: Вся спина болит — от задницы до шеи.

Ну что тут скажешь!