Крепость

Становлюсь свидетелем того, как командир вместе со старпомом пытаются определить, от чего начался понос.

— Без сомнения, от этого фрикасе с рисом, — говорит старпом.

— Но консервы же не испорчены?

— Конечно, нет! Мы приняли совершенно годный провиант. Может все дело в начинке…

— Думаю, при консервировании содержимое стерилизовали? — недоумевает командир.

— Но везде есть эти бактерии — я не могу припомнить название — стафи — ло… — как-то так. Которые размножаются очень быстро. Тем не менее, они не из консервов.

— Откуда же тогда?

— Должно быть, у нас в лодке.

— Не удивительно: повсюду эта грязь!

— Это именно так, господин обер-лейтенант… Я подобное уже как-то испытал на предыдущей лодке…

— Здесь кок не может все аккуратно вымыть.

— А может быть, сам кок является бациллоносителем…

Срут, срут, срут — и днем, и ночью… Ах, добрый Райнер Мария — он, разумеется, понятия не имел о том, как могут вздуться кишки. И сразу же думаю о Германе Лёнсе: Вот кто здесь пригодился бы. В моем животе происходит действо, как у его птички: Он поет и щебечет также как и она: не переставая. А к этому можно добавить жужжание, писк, бульканье, свист, чмоканье и черт-те что еще. Странно, что столь элементарное проявление жизни как отправление естественных надобностей в обычной повседневной жизни проходит в тайне. Даже в собственных мыслях, оно является чем-то постыдным. Кто думает о том, что когда он кладет в свою постель невесомую нимфу, в ее внутренностях так же много дерьма, как и опилок в кукле? Существо из молока и крови? Как бы не так! Это невесомое, эфирное существо должно ходить срать и ссать так же, как и все остальные. Одна параша освободилась. Теперь мне не остается ничего другого, как снять ремень, спустить штаны, набрать воздух и голой задницей присесть на парашу. Словно одной непрерывной пулеметной очередью радостно трещит мой кишечник, и из меня выстреливает струя говна. Освобождение и испуг являются одновременно:

— О Господи, хоть бы не рядом с парашей просраться!

Мой взгляд пересекается с взглядом централмаата. Когда еще пребываю в приседе на параше, он кивает мне своего рода признанием — так, как если бы я одним махом семерых побивахом. Никогда не любил, когда моя задница не была чистой, и часто, чтобы этого достичь расходовал довольно много бумаги. Слава Богу, что озаботился этим ранее, и стал счастливым обладателем рулона туалетной бумаги, от которой и положил в карман довольно приличный кусок. Но что, если рулон закончится? Лежу на койке и пытаюсь заснуть, но сон не хочет приходить. Живот стал плоским: Когда я вот так, как сейчас, лежу на спине, брюшная стенка втянута внутрь, и мои реберные дуги высоко торчат. Несмотря на это, мне все еще плохо. Но больше меня не пытаются разорвать мои же кишки. Никаких сомнений: Виной всему это проклятое фрикасе из курицы! Весь экипаж был отравлен, и половина серебряников! И это при постоянном подводном плавании. Непрерывное подводное плавание сидит уже в печенках. Раньше все было ясно: Когда работали дизеля или один дизель глох, то даже в полусне знали, что лодка бредет себе по поверхности моря как обычный корабль. А когда гудели электродвигатели, то было ясно: Мы идем под водой. Ни инжмеху, ни командиру лодки никогда не приходило в голову тратить драгоценный электролит аккумуляторов для хода под водой… Все было ясно и четко. Сбивающее с толку — вот что могло бы стать истинным выражением для такого нового вида плавания. Но нужно привыкать к таким вот новым, сбивающим с толку маневрам. В конце концов, человек постепенно привыкает ко всему. «Постепенно», как говаривал имперский радиотрепач Кресс. Вопрос только в том, широко ли он теперь использует специфические выражения в своей пустопорожней брехне? Вполне возможно, что враг заставил навсегда замолчать этого наглеца. То и дело проваливаюсь в полусон, как в волны тумана. И из этого тумана наплывают и исчезают словно маски, вылепленные из папье-маше, лица: Лицо боцмана, проходящего через отсек, и на секунду всматривающегося в мой полуоткрытый рот, и чье-то незнакомое, бледное лицо: отечные глаза, мешки под глазами, низкие виски. Это не может быть никто из экипажа. Слишком старый. Значит, серебряник. Но почему он рыскает здесь вокруг?