Крепость

— А что поделаешь? — «Номер 1» расписывается в своем бессилии. Затем снова становится на колени, с усилием сгибается и калачиком сноровисто скатывается с настила вниз, как будто уже давно учился этому.

— Тут серебрянопогонники должны будут ложиться, пожалуй, на бок, «валетиком»: одна голова вверх, другая голова вниз — как сардины в масле в банке.

— И, естественно, ни дыхнуть ни пернуть, — дополняет «Номер 1». Но затем быстро снова становится деловым:

— На этот раз жесткие места, и ограниченное передвижение по лодке — это на сегодня абсолютный приказ — для обеспечения ровного дифферента!

В центральном посту стоит такой шум, что я довольно долго ничего не понимаю, но затем слышу, как трюмный центрального поста допытывается у централмаата, где же теперь рюкзаки моряков.

— Они в заднице — и без возражений! — рычит тот.

— Моя парадная форма! — сетует трюмный.

— Можешь списать свою парадку и забыть.

Кто-то третий вмешивается из полумрака между вентилями впуска и выпуска балластной воды в болтовню:

— Ну, ты и дурак! У меня моя парадка висит в Lauenburg — еще с 1943 года.

— В Лауэнбурге?

— Да, в Лауэнбурге на Эльбе! Там у меня родственники. Я тогда еще сказал себе: Хайнер, ты спокойно обойдешься и без такой красивой формы. Потому пусть она хранится лучше в Лауэнбурге, чем в твоем мешке. Это было после одного ремонта в доке. Я тогда вполне обошелся там одними повседневными шмотками.

Однако, это никак не может успокоить трюмного в его заботах о своем вещмешке.

— Наши собственные вещи, им здесь даже место не дают! — начинает он снова. — А это все в норме! Но мне лично глубоко плевать, что у них здесь в ящиках и мешках.

— Я тоже оставил дома свлою хорошую форму, — говорит централмаат. — Я уже тогда знал, что делаю. Будь бдителен! Бди! — сказал я себе. То, что происходит с хорошими шмотками при осмотре вещмешков моряков, нам известно…!

— И что же?

— Там хорошие шмотки быстро заменяются на плохие. Я просматривал однажды мешок утонувшего приятеля: его передали как наследство — так только качал головой: У него никогда не было формы из настолько плохой ткани. Я же знал его… Он совершенно не заслужил такого свинства. Нет.

— Ну и дела! — удивляется трюмный.

— Точно. К бабкам не ходи.

Не хочу верить своим ушам: Заботы о собственном наследстве на первом месте! Двое с узким ящиком протискиваются через централь.

При этом один наступает мне на ноги. Радист уже сидит в своей рубке, будто мы уже в море. По-видимому, он хорошо чувствует себя только там, как собака в своей конуре.

Господи! Эта лодка явно не готова к выходу в море! Если все пойдет таким образом, у нас скоро больше не будет центрального коридора. Среди экипажа, очевидно, есть несколько человек со стальными нервами, которые могут еще и подшучивать над недостатком места:

— Могу вам парни сказать, что здесь, по сравнению с метро в час пик на транспорте, совсем даже не плохо.

— Не думаю, что серебрянопогонники будут думать также лежа как сельди в бочке.

— Ты прав, дружище. Это почти тоже, что схватить куколку за ее киску. Похоже на безумство — но, если она тут же не начала вопить, тогда ты знаешь что делать.

Какой-то маат возникает впереди и тянет странный чемодан.

— Должны все перенести еще и в передний отсек, — поясняет он. — Полное дерьмо!

Чтобы дела шли быстрее, хватаюсь помогать ему. Маат громко чертыхается протискиваясь со своим грузом.

— А я думал, что у нас есть как минимум дней 10 на базе, — доносится до меня, когда возвращаюсь, полностью измотанный перемещением вещей, назад в центральную рубку.

— Человек предполагает, а Господь располагает! — изрекает другой менторским тоном. — Таким вот образом обстоят сегодня дела в Морфлоте, это следовало бы все же тебе знать — или нет?