Переписка с Асей поднимала «светлую печаль в сердце», но и причиняла боль, заставляла испытывать тоску, думать о невозможности счастья и скором завершении земного пути. «Тот прекрасный чистый круг жизни, который был начат мною мальчиком, на Набережной улице, в сущности, уже завершён и – как у всех людей – завершён не совсем так, как мечталось…» Внешне – победитель, большой писатель и чиновник, он ощущал себя едва ли не неудачником. Кто мог тогда знать, что с подачи Хрущёва будет опубликован оскорбительный некролог, объясняющий самоубийство Фадеева сугубо алкоголизмом, а много позже, с распадом Союза, книги его исчезнут из школьной программы? Фадеев станет писателем «неактуальным», оставшимся навсегда в своей эпохе…
В период переписки с Асей его терзали сразу несколько кризисов: личный, возрастной, творческий, административный, медицинский.
Сбои случались и раньше. Ещё в 1929 году Фадеев писал: «В дом отдыха меня загнала неврастения в очень острой форме. Объясняется она всё возраставшим… противоречием между желанием, органической потребностью писать… и той литературно-общественной нагрузкой, которая не даёт возможности писать… Горький… предупреждал меня… что… дело может кончиться просто гибелью дарования».
Теперь всё усугублялось, становилось страшнее, сильнее, глубже. «Нездоровые прорывы в моей работе бывали и раньше и сопровождают мою жизнь… В них много нездорового в силу их затяжного характера – это признаки алкоголизма». «Нападающие на меня изредка полосы самой чёрной меланхолии… трудно бывает развеять, потому что сама работа моя связана с одиночеством и психическими процессами. В такие периоды я не могу ни писать, ни читать».
Асе он чаще всего писал из больницы – просто потому, что там у него появлялось время. В июне 1949 года – три письма подряд, в апреле-мае 1950-го – одиннадцать писем, и все огромные. Писал он и другим дальневосточным знакомым, но Асе – больше и страстнее всех.
«Здоровье мое сильно уже выправилось, здесь, в санаторных условиях… осталось его только закрепить. После больничных процедур здесь меня уже почти не мучают, времени стало больше, настроение бодрое, и я тебе тоже смогу писать почаще». «У меня началась сердечная аритмия, бравурный сердечный разнобой, похожий на современную музыку». «Я очень плохо сплю и превратился в сомнамбулу». «У меня развился за эти годы очень сильный склероз сосудов сердца и особенно аорты». «Обострилась болезнь печени, и я попал в больницу…» «Выйду из больницы… не таким, каким был даже ещё два года назад, – выйду полуинвалидом (говорю не в шуточном, не в переносном, а в буквальном смысле слова)». «Врач констатировал у меня… “полиневрит”, болезнь нервных оконечностей… Я не мог держать в руке не то что ручку или карандаш, а даже ложку».
Чувствуется, как Фадеевым постепенно завладевало чёрное отчаяние. 5 марта 1953 года умер Сталин, 5 марта 1954-го – мать Фадеева. «Я двух людей боюсь – мою мать и Сталина, – боюсь и люблю», – приводил Эренбург слова Фадеева. Убеждённый коммунист, человек государственный, новым вождям – Хрущёву и Маленкову – он оказался не нужен. Фадеев писал им пространные письма о том, что нужно изменить систему управления культурой, дать художнику больше свободы, а ему уже не отвечали и времени для аудиенции не находили. «Советская литература по своему идейно-художественному качеству, а в особенности по мастерству… катастрофически катится вниз… Растут невыносимо нудные, скучные до того, что скулы набок сворачивает, романы, написанные без души, без мысли, а в это время те два-три десятка отличнейших прозаиков, которые одни только и могут дать сегодня хотя бы относительные образцы прозы, занимаются всем чем угодно, кроме художественной прозы», – почти кричал в этих письмах Фадеев.
В 1954 году Фадеева отодвинули от руководства Союзом писателей СССР – теперь он не генсек, а только один из нескольких секретарей. Долгие годы он был членом ЦК – на ХХ съезде был избран лишь кандидатом. «Все мы с годами становимся всё меньше хозяевами условий нашего существования… Мы смолоду более смелы, решительны (а подчас легкомысленны) в перемене и выборе того, что нравится и не нравится… Душа ещё молода, и физических сил ещё немало, хочется взмахнуть крылами и взлететь, мечты ещё кипят. Но я с грустью замечаю, что последние шесть-семь лет я живу, маневрируя между служебным и бытовым “как нужно” и душевным “как складывается”. Это порождает глухую, а порой и болезненную неудовлетворённость, но сил для бунта и полёта уже в себе не находишь, и тогда торжествуют над тобой твои слабости, – обманчивая попытка заглушить боль сердца».