Крах диссидентки

Довольный Алеша, позванивая звоночком, выехал из комнаты. «Сын не твой!» — вспомнилась жестокая Витина ложь, от которой она сама — шевельнулась совесть! — отказалась. «Будет ли Алеша твоим — вопрос, а моим будет, ведь он вырастет со мной», — думал Арсений. А каким он вырастет? Таким, как отец? Или таким, как мать? Вита ведь совсем не похожа на мать, она — вылитый отец. Тот тоже, имея все: и дом, и должность, и партбилет, — всегда был всем недоволен. Должно быть, и на том свете бурчит, что его похоронили не на киевском кладбище — он родился в Киеве, — а в Яворине, не поставили гранитного памятника, а только железный обелиск. Витин отец принимал участие в войне, но провоевал всего три месяца, после ранения на фронт уже не вернулся, служил санитаром в тыловом госпитале. Пошел на фронт с первого курса политехнического института и закапчивал его уже после демобилизации, сразу после Победы. Арсений хорошо знал его и не любил, чем — почти открыто — платил ему и Витин отец Макар Романович. Главное недовольство, как он говорил, проистекало из того, что считал: мог быть министром, а его загнали в Яворин, двадцать лет держат на должности инженера. И все потому, что у него нет «там» — Макар Романович показывал рукой куда-то за плечо — нужной поддержки. Эту философию переняла от отца и Вита, которая, потерпев в чем-либо неудачу, объясняла это только тем, что «там» — выше! — у нее нет поддержки. Ну вот наконец она нашла всесильного дядю Сэма, который «поддержит» ее. Жаль, что Макар Романович умер, он, слушая это первое Витино интервью, должно быть, радовался бы.

Снова в комнату заехал Алеша.

— Папа, а что мы будем есть? — спросил он.

Малыш уже проголодался, а он не подумал, чем станет кормить его. Взглянул на часы: десять минут восьмого. Продуктовые магазины еще работают, надо сбегать чего-нибудь купить. И вообще начать заниматься хозяйством, поскольку придется жить вдвоем с сыном.

8

Несколько раз Арсений звонил в больницу, узнавал о том, как себя чувствует Елена Львовна. Наконец врач сообщил, что ее перевели в палату выздоравливающих, и Арсений, дождавшись субботы, поехал в Яворин. Взял с собой и Алешу, которого устроил в круглосуточный садик. Ему там поправилось, он был среди таких же ребят, как и сам. А где дети, там Алеше весело. Со взрослыми он скучал, не знал, чем заняться. Арсений брал Алешу домой не только в выходные дни, но и в будни, когда стояла хорошая погода и можно было поехать на Днепр, порыбалить, поплавать на надувной лодке. Правда, так будет, пока Алеша пойдет в школу. А тогда уж ему придется быть дома. Но до того времени многое может измениться…

Сколько раз Арсений ездил этой дорогой! Какие мысли и чувства были бы записаны на ней, если бы она могла стать магнитофонной лентой! Сам бы, видимо, прослушивая эти записи, удивлялся: да он ли это был так наивен, счастлив? Он ли так верил, когда Вита сидела рядом, что вечно будет с нею? Да, именно «вечно», ибо иного измерения времени он, как все влюбленные, тогда не знал. А «вечности» хватило всего на пять лет! Что же теперь он должен делать? Искать еще одну вечность? Или примириться с тем, что та «вечность» существует для других, таких, каким был он, а не для него, такого, каким он стал. И когда начинал анализировать свой новый взгляд на мир, окружающий его, свои новые ощущения, создавалось впечатление, будто кто-то взял да и заменил в душе его «я», жившее в нем со дня рождения, на новое, гораздо более мудрое, но и заметно более холодное. Он уже не мог чем-либо восхищаться до безумия, как тогда, когда в его душе было знакомое с колыбели «я». Все ощущения отныне, пробиваясь сквозь сложные тенета нового «я», подчинялись осмыслению разумом, от них оставалось только то, что было в них «разумного», а потому и холодного. И неужели теперь всегда так будет? Или произойдут новые изменения?

Ключи от тещиного дома были у Арсения, и он решил, прежде чем ехать в больницу, заглянуть туда. Только месяц прошел с тех пор, как тут был, как дом заперт на замок, а двор уже заметно одичал, зарос бурьяном, припорошен пылью. Замок едва смог отомкнуть: заржавел. А когда открыл наружную дверь, так и дохнуло мышиным запахом. И откуда взялись эти мыши?

— Здравствуйте вам! — появилась на пороге соседка. — Ой боже, что тут мыши наделали! — ужаснулась она. — Надо моего кота пустить сюда, а то все, анафемы, погрызут, пока Елена Львовна из больницы вернется. Я вчера разговаривала с нею! — похвалилась соседка. — Слабенькая, бледная, а ничего, веселая. Еще немного, говорит, наверное, поживу! Да мой кум, говорю ей, после инфаркта тринадцать лет водку хлестал как воду, и все как с гуся вода! Спрашивала про вас, я сказала, что заезжали, взяли ключи, а больше не видела.