Кракен

– Смотрите, смотрите, – сказал он. – Смотрите-смотрите-смотрите. Видите? Видите, что мы говорили? Теперь всегда одно и то же. – Он описал фигуры на куче кишок. – Смотрите. – Требуха шелохнулась. – Все смыкается. Что-то грядет. Кракен, – Билли и Дейн смотрели во все глаза. Что-то новенькое? Кракен? – И смотрите. Огонь.

Всегда огонь. Кракен и банки, банки. Затем пламя.

Кишки серели. Они просачивались друг в друга, сливались воедино.

– Фитч, подробности, – сказал Дейн. – Нам нужно точно знать, что ты видишь… – Но поток Фитча нельзя было сдержать, загонять, направлять.

– Огонь прибирает все, – сказал он, – и кракен движется, и огонь прибирает все, стекло загорается, пока не взметнется облаком песка. И теперь уходит все. – Сваленные кишки таяли в кучу шлака, становились цементом. – Уходит все. Не только то, что там. Стирается в огне. Уходит мир, небо, и вода, и город. Уходит Лондон. И уходит, и вот уже его никогда не было. Всё.

– Все должно быть не так, – прошептал Дейн. Не его заветный тевтический конец.

– Всё, – сказал Фитч. – Ушло. От сих. И до сих. В огне.

Его палец остановился на том, что теперь стало пузырящейся горкой бетона. Он поднял взгляд. Сердце Билли ускорилось в темпе речи старика.

– Все кончается, – сказал Фитч. – И все остальные «возможно», которые должны с этим бороться, отсыхают – одно за другим. – Он закрыл глаза. – Горит кракен, и горят банки с аквариумами, и потом горит все, и потом нет ничего и никогда.

34

Кэт Коллингсвуд была в безоконном хранилище Нисденского участка – словно в забытом сердце кукольного домика. Бэрон наблюдал через армированное стекло двери. Он уже видел, как Коллингсвуд это делает. Это была методология ее собственного изобретения. Стоял там и Варди – позади, со скрещенными руками, глядя через плечо Бэрона.

В комнате было пыльно. Коллингсвуд казалось, что наличие этого усыхания, шелушения времени только способствует. Наверняка она не знала. Она воссоздавала как можно больше обстоятельств первого оглушительного успеха, зная, что каждое из них может быть лишь суеверием, а она – скиннеровской крысой. Так что куча пустых картонных коробок в углу так и лежала, как лежала многие месяцы. Когда Бэрон ненамеренно сшиб одну, она высказала ему пару ласковых и несколько минут перестраивала стопку как было, на случай каких-то нюансов силы в углах.

– Вати сюда не придет, – сказала она Бэрону. – Даже если бы мог. – Вокруг были обереги, охранявшие фигурки и игрушки в пределах участка от зайцев. – Нужно брать его там, где он живет. Не в статуях – это его передышки. Жил Вати в одной из бесконечных итераций эфира.

Посреди освещенной лампами дневного света комнаты была свалена магическая дребедень: жаровня, где горел химически подкрашенный огонь; стул с бутыльками крови; слова на древних языках на особенной бумаге. Вокруг кучи были подключены три телевизора, испускавшие помехи.

– А теперь, – непринужденно сказал Бэрон Варди, – ждем ППК.

Коллингсвуд капнула кровью в огонь. Опорожнила туда маленькие урны с пеплом. Полыхнуло. Добавила бумагу. Пламя сменило цвет.

Флуоресцентные лампы опрощали колдовство, не давали теням сгущаться или прятаться, но тени не сдавались. Наливались, словно пятна грязного воздуха. Коллингсвуд бормотала. Нажала на пульт, и телевизоры начали проигрывать костру заезженные кассеты. Звук был тихим, но различимым – неровные музыкальные темы, рваный монтаж, огрызки голосов.

– Офицеры, – сказала Коллингсвуд, – долг зовет. – Вокруг поднимающегося огня скручивались ропщущие порывы. «Стоять», – услышала она, как прошептал один из них.

Коллингсвуд бросила в жаровню две кассеты. Из них повалил сгустившийся дым, и в нем ныряли отдельные тьмы. Слышалось шипение, как от удовольствия. Она сделала телевизоры громче. Они начали кричать. Варди покачал головой.

– Думай что хочешь, – сказал Бэрон, – но у нее котелок варит, раз все это выдумала.

– Если вы скончались, – сказала Коллингсвуд бормочущим пустотам, – это еще совсем не значит, что вы не на службе.

Они бубнили суровым мужчинам с устаревшими прическами, экранным автомобильным погоням и кулачным дракам. Она швырнула в огонь еще кассету, книжки в мягких обложках. Тени мурлыкали.

ППК – так Бэрон называл призываемые сущности: покойные полицейские констебли.

Есть тысячи способов в него проникнуть, но эфир – этот промежуток всегда эфир; и в этой сложной асоматической экологии теснятся призраки, духи, души осознанных сновидцев. Кому лучше искать бестелесного подстрекателя Вати, как не бестелесным блюстителям порядка?

– Давайте, давайте, констебли, – сказала Коллингсвуд. – Я бы сказала, что вы ради этого живете, но это уже пошлость.

Она по очереди придвинула телевизоры ближе к пламени. Над огнем взвились тени-офицеры. Они лаяли, как потусторонние тюлени.