Кракен

– Оно сказало, что ничего в нем нет, – сказал Вати. – Море-то. – Билли с фигуркой уставились друг на друга.

– И зачем мы здесь? – спросил Билли. – Почему именно этот детеныш кракена призовет конец всего? – Он посмотрел в глаза куклы. – Что на самом деле знают море или кракены? Как насчет… Как насчет такой мысли, Вати: ты можешь спросить кракенов напрямую.

Если они найдут корабль. Надо найти корабль и большого железного или медного, скажем, Будду. Где поглубже, над впадиной в Атлантическом океане, они столкнут статую за борт, и Вати начнет долгий покачивающийся путь вниз, низвержение в самую сокрушительную тьму. Наконец осядет в грязи и обглоданных костях, вежливо прочистит горло и подождет, чтобы привлечь внимание какого-нибудь ока, которому не полагается быть таким большим. «Привет. Не объясните, по какой такой причине ваш планктончик сожжет весь мир?» – спросит он.

– И как я оттуда выберусь? – спросил Вати. На морском дне рассыпано достаточно статуй, но как далеко они будут от его интервью в бездне? А если они будут вне досягаемости и ему придется сидеть там, в черноте, в ужасающей скуке, пока в него тыкаются светящиеся рыбки и пока океан не разъест статую и его самого? Тогда так: вешаем самую тяжелую якорную статую на конец цепи, увешанной другими искусственными телами, чтобы, когда разговор будет окончен, он мог подняться по ним обратно в носовую фигуру корабля…

– О чем мы вообще думаем? – прервал себя Билли. Снова что-то разбилось. Другое сообщение:

Мы не безразличны. К концу света в огне. Мы не желаем гибели Лондону. Ты, изгнанник-кракенист, и мы желаем одного и того же. Наше «я» – итог конкатенативного развития. Кракены не потерпят конца, это не их рук дело.

Неужели им помогают сами гигантские кальмары – или их родители, личиночные боги, их обожествленные родные? Из-за чего? Какого-то поднебесного – или подводного – раздражения по поводу возводимых на них поклепов?

– Почему этот кальмар? – прошептал Билли.

Другие против нас. Мы полагали иначе. Теперь мы знаем. Ты обязан добраться до кальмара и уберечь его от огня.

– О-о, правда, что ли? – пробормотал Билли. – Ну спасибо, и в голову не пришло… – Он продолжил читать:

Ты обязан освободить изгнанника.

– Это Дейна, – сказал Билли.

Вам укажут путь.

– Почему? – спросил Билли. – И что значит «конкатенативное развитие»? – Он нахмурился, склонил голову и дочитал:

Уничтожь эту бумагу. Тебе помогут.

А Дейн?

Дейн висел вверх ногами и истекал кровью. Он цитировал самому себе истории о деде, о смелости деда. «Однажды, – говорил он в мыслях голосом деда, – я попался». Это реальное воспоминание или выдумка самого Дейна? Неважно. «Был случай, когда шла какая-то заруба с поклонниками каменных кругов. Выходил когда-нибудь один на один с кем-то из них? Короче говоря, мы туда зачем-то влезли, даже уже не помню – добывали какие-то святые мощи какой-то церкви, которой обещали помочь, чтобы она помогла нам, не знаю уже…» – «Соберись! – подумал Дейн. – Давай». – «Короче говоря, была заруба, и меня развесили, как чертову колыбель для кошки, и вот они входят, чтобы дать речь, туда-сюда. И вот… – Шмыг. Это Дейн в роли дедушки, принюхивается. – Я подпустил их поближе. Башка болтается, как на ниточке, да? Они злорадствуют. «Вы никогда не это самое, а мы всегда ого-го». Но когда они перешли прямо к делу, прямо ко мне, я ничего не говорил. Пока они не встали прямо вот тут. Тогда я прочитал молитву, и все веревки – как я знал, просто-таки как знал, – были лишь тем, чем были всегда, то есть руками Божьими, и Бог раскрыл свои объятья, и я освободился, и тогда ох какая настала расплата».

Ура. В какой-то момент эхо в комнате Дейна изменилось, вошли люди. Дейн перестал разговаривать сам с собой и попытался прислушаться. Он не видел, кто здесь, из-за того, что ему сделали с глазами. Не видел, но даже через волны боли слышал – и знал, что голос, который он слышал, принадлежит Тату.

– Серьезно, ничего? – спросил Тату.

– Много крика, но это не считается, – произнес голос одного из нацистов. – Ты в порядке? Какой-то нервный голос.

– Я и есть нервный. Сказать по правде, я охренеть как нервничаю. Помнишь монстропасов?

– Нет.

Фырканье, слюни, собачий скулеж. Рядом тот псоглавый. Измененный магической фишкой член этой команды, человек, который сделал себя наполовину немецкой овчаркой, – жалкий ходячий фашистский каламбур, которого Дейн презирал, даже когда его рвали зубы и пасть этого каламбура.

– Ну… Они ходили под Гризаментом, еще когда я… Еще когда. Так вот, на одну из моих фабрик только что напало облако какой-то пыли, которое вело себя как чертов дракон.

– Что-то я не понял, что это значит…