Край неба

Пока домой это дело тащил, весь упрел, да еще и комары меня заели капитально, но все же кое-какая польза от этих трудов праведных воспоследовала. Во-первых, рыба оказалась на редкость вкусной. Я как-то раньше налима не пробовал, не доводилось, а зря. Хотя дело, конечно, не только в качестве изначального продукта, но и в кулинарном мастерстве Антипа, который так его приготовил, что мы здоровенную вроде бы рыбину за два дня оприходовали, одни косточки да хвост от нее остались. Во-вторых, мой домовой за этими кулинарными заботами более-менее сменил гнев на милость, хотя все еще хмурился, вспоминая беспокойного петуха.

– Ты, Антип, не серчай, – сидя тихим вечером четверга на крылечке, сказал ему я. – Понимаю, что с живностью тебе тут было бы куда веселее, но сам рассуди – управишься ты с ней один? Что, если я опять куда-то умотаю на месяц или дольше?

– Петуха прокормил бы, – буркнул домовой. – Невелик труд.

– Так он тоже один быть не привык, – резонно возразил я. – Он же лидер, ему свита нужна, чтобы ей руководить и ее же топтать. Куры, проще говоря. С ними как?

– Не надо курей! – взмолился Родька. – Вони от них много и шума. Жил я как-то с одним из прежних хозяев у одной вдовы, так она курей держала. Вспоминать страшно!

– Давай так, – предложил я Антипу. – Если сюда переселюсь насовсем или просто надолго, то мы подумаем о расширении хозяйства. Кур не обещаю, но кого-нибудь заведем. Но не раньше.

– Хорошо, – поразмыслив, кивнул своей кудлатой башкой домовик. – Твоя правда, хозяин.

– И еще вот что. – Я поднялся с крыльца и зашел в дом. – Иди-ка сюда.

– Ага. – Антип выполнил просьбу и последовал за мной. – Чего?

– Вот, держи. – Я достал из рюкзака мандрагыр, который привез из города, но так и не вынул, к своему великому стыду, из рюкзака. – Смекаешь, что это такое?

– А то. – Домовой нюхнул корень, а после его лизнул. – Ох ты! Ему же годков как бы не поболе, чем нашей соседке!

– Вручаю на сохранение. – Снова замотав драгоценный ингредиент в тряпицу, я протянул его собеседнику. – Береги как зеницу ока и никому, кроме меня, его не отдавай. Даже если придут и скажут, что я сам просил это сделать, все одно не отдавай. Ну и случись что с домом – спасай его в первую очередь. Жилье мы новое отстроим, никуда оно не денется, а вот такую цацу, думаю, мне больше не сыскать.

– Выполню, – коротко ответил Антип, и я ни на секунду не усомнился в его словах. Он у меня такой: сказано – сделано.

– И еще, – я чуть поморщился, – если со мной что случится… Что ты насупился? Я не бессмертный, а жизнь исключительно непредсказуема. Так вот – если что, отдашь его моему наследнику, если таковой сюда заявится. А он придет, теперь я это наверняка знаю. Тут, в Лозовке, наше место силы. Только вот что – не сразу, ясно? Сначала дождись того момента, когда он что-то понимать в новой жизни начнет и сможет по достоинству оценить то, что я ему оставил.

Тут мне на память пришел шалый пращур Митрий, у которого в башке умещались только две мысли – одна о бабах, вторая о выпивке, и добавил:

– А если так и не поймет ничего, то вовсе придержи и жди следующего. Рано или поздно появится тот, кто мандрагыром сможет распорядиться с умом.

Мысль о том, что я могу сгинуть вовсе, никому силу не передав, я от себя отогнал как неконструктивную. Все же хочется как-то верить в лучшее.

Антип сунул корень под мышку и усвистал на чердак, где после минут пять гремел какими-то железками. Как видно, прятал доверенное ему сокровище так, чтобы и мне самому, если что, его не найти.

Когда Антип вернулся, слегка запыленный, но довольный с собой, то в руках его обнаружилась массивная жестяная коробка из числа тех, которые я частенько видел на блошиных рынках в Германии. В таких раньше печенье и конфеты продавали. Да и у нас до революции тоже вроде такое встречалось.

– Это наследство Захара Петровича, – сказал мне домовой и сунул коробку в руки. – Он мне ничего такого, как ты, не говорил, просто отдал на сохранение, и все. Да даже и не отдавал, чего врать-то… Просто, когда понял, что он помер, я прибрал его добро и спрятал. А теперь вот…

Фразу он не закончил, но мне и так все стало понятно.

Коробка оказалась неожиданно увесистой, и ответ на вопрос «Отчего так?» я получил сразу после того, как ее открыл. Это были золотые царские десятки, штук тридцать на глазок, а может, и больше. Интересно, это самого Захара накопления или ему они тоже достались по наследству?

Еще в коробке я обнаружил кое-какие документы, причем некоторые из них оказались весьма неожиданными. Например, я с удивлением ознакомился со справкой об освобождении. Оказывается, Захар Петрович три года на Печоре отсидел в конце шестидесятых. Интересно – за что?

Еще там были наградные книжки, но уже не на его имя. «Красная звезда», «За отвагу», другие медали. Самих наград, правда, не обнаружил, кроме одной – георгиевского креста времен еще аж царской России. Причем, похоже, золотого. То ли это кто-то из предшественников отличился, то ли родитель Захара. Была же у него родня?