Ковыль

– Пей, Ваня! Гуляй, Ваня! – возгласил Петька. – Однова живём!

Иван усмехнулся:

– Нау́чите, пожалуй, только поддайся вам.

– А ты сомневаешься? – похохатывал Петька и подмигивал брату.

– Знаешь, – сказал Семён, разглядывая опустевший стакан, – ты, конечно, правильно делаешь, что не лакаешь её, проклятую. Я б её тоже не пил, но что тогда делать? К примеру: брошу выпивку, денег накоплю, куплю себе ещё одни штаны, ещё пиджак и рубаху и – что? Два костюма враз буду надевать и париться в них? Да ведь чем меньше на человеке наздёвано, тем он лучше, проще, добрее. Он – прекраснее!

– Особенно женщины, – поддержал Петька. – Я уже тут без бабы утомился.

Иван улыбался.

– Нет, – продолжил Семён, – это не главное. Учили нас в школе письму, арифметике, истории… Тебя в институте ещё каким-то наукам обучили, но скажи: суть жизни ты понял? В чём она? Я не о смысле жизни спрашиваю – это постичь могут отдельные великие люди, умы. Но у меня, у Семёна Михалыча Водовозова, тоже должна быть своя генеральная линия жизни, как у отца моего, например. Он знал: придёт фашист на нашу землю, осквернит её, над женой надругается, сына, меня то есть, в плен уведёт, сделает рабом. У отца, значит, была задача: не пропустить врага. Убили его. Но когда он падал, то знал, что у товарищей его – та же задача, и они её выполнят. Раньше революцию делали, опять вместе. А мы? Получается, что мы пришли на готовое, привязали нас каждого к своему корыту и для чего-то кормят, а для чего?

– Ну, – опять вмешался Петька, – тебе грех жаловаться, ты, говорят, свою задачу знаешь, всех девок в районе… того – перещупал.

– Врут! – Семён понизил голос. – Бабником некоторые меня называют, а я, честно скажу, ни одну не обманул. Мне их просто жалко. Мужиков не хватает, а в деревне, сам знаешь, все на виду, к чужому мужику лучше не прилаживаться. А я приезжий, вольный для них, вот и липнут, как мухи на мёд. Живое своего требует, как ты хочешь?

– Поддерживаю твою линию, – сказал Петька, – давай выпьем!

– Вот видишь, Ваня, тоска! Всё к одному – выпить. Плохо это кончится.

– Для тебя? – спросил Петька.

– И для тебя, для всех.

Глава 4

Увильнув на повороте от облака пыли, по склону съехал и пристроился рядом с кинопередвижкой легковой газик. Сбруев узнал машину: райисполкомовская. Из неё вышел Лунёв, осмотрелся кругом, поверх компании, которую он будто не замечал. Из задней части машины вылез Валеев, потом – Нечай. Вся троица прибыла.

– А мы, значит, в баньку к вам настроились, – первым к Егору Кузьмичу без всякого стеснения подошёл Валеев, – а вы вот где.

– Прошу.

У скатерти повозились, освободили место для незваных, но важных гостей.

– Раздевайтесь, – предложил-скомандовал весёлый и добрый Афоня, – тут у нас баня и ресторан одновременно.

Валеев разделся до трусов, костюм и полуботинки аккуратно сложил на заднем сиденье машины, сел на траву выше всех, вытянув вниз по склону бледные и волосатые ноги, розовый живот – чуть не на коленях. Грудь, плечи и спина – в длинных чёрных волосьях.

– Уф, – сказал, – ну и жара! Что-то будет.

– Гроза, – подтвердил Егор Кузьмич.

Лунёв и Нечай поснимали только пиджаки и рубахи. Примерились, прежде чем сесть на траву, не запачкаются ли брюки.

Шофер делал вид, что занят машиной.

– Вася, – позвал его Сбруев, – иди сюда.

Вася не стал ломаться, пристроился возле Александра.

– Я всё, не пью, – предупредил Валеев, положив ладонь на пухлую грудь, – сердце шалит.

– А пивко? – спросил Кузьма. Он заведовал канистрами и хотел сделать тучному Валееву приятное.

– Если холодное.

– Нормальное, – отозвался Анатолий, он как раз дегустировал питьё, – освежает. Что интересно: вода в речке как чай, а пиво не нагрелось. В воде и под кустом – и совсем другое дело.

Лунёв и Нечай на болезни не стали жаловаться, им в самый раз то, что покрепче. Нарушенное было течение застолья восстановилось.

– Вот, – сказал ублажённый Валеев, – чем не коммунизм? – и посмотрел на Петра: ты, мол, чем-то возмущался. Затем Лунёву: – Скажи, власть.

Рот Кима Сократовича был забит салом, он кивнул, потом, когда прожевал, заметил:

– Если всем так, то вполне, – и тоже посмотрел на Петьку.

Тот промолчал, но упрямо наклонил голову – он признавал коммунизм, но если его будут раздавать наличными.

Муж Светланы, Анатолий, прислушиваясь к речам вновь прибывших, сейчас лишь обратил внимание, что ни Зотова, ни Андрея Фомича с ними нет. Поскромничали друзья Егора Кузьмича, не пришли с утра в надежде на вечер и баню и промазали. И Анатолий засмеялся, довольный.

Светлана встала, охнула – отсидела ногу, пошла к тому месту, где кучками на траве лежала одежда. Взяла пиджак мужа, пошарила в нагрудном кармане, вернулась с картами.

– Давайте хоть в дурачка поиграем, что ли. У них там полный коммунизм, а мы чем хуже?

Сдала карты, положила колоду поперёк крестовой девятки.

– Трефи козыри.

– Я не умею, – призналась Наталья.

– Научим, будем подсказывать.

– Я буду подсказывать тёте Наташе, – вызвалась Варя. – Я умею.