Ковыль

Она заплакала. Юлька, увидев плачущую мать, тоже в рёв. Дарья унесла девочку в дом.

– Что с вами? – Петька трезвый пока и деликатный, как лектор, подошёл к ним. – Вот те раз!

В растерянности потоптался возле, потом махнул рукой жене:

– Валь, иди сюда.

Валентина пришла, участливо заглядывая Наташе в лицо, погладила её, как маленькую, по спине, сказала:

– У меня вот и купальника нет, а поеду, на травке посижу. Что же одних мужиков отпускать, они там перепьются без нас.

– Купальник у неё есть, – вздохнул Иван, – так что-то взгрустнулось.

– Ты боишься, что Сенька по дороге нас угрохает, да? – высказал догадку Пётр. – Не боись! Семён, иди сюда.

Сенька выпрыгнул из машины, подошёл:

– Такси подано.

– Наташа боится с тобой ехать. А ну, дыхни!

Сенька засмеялся:

– У самого нюхалка в табаке, а туда же: дыхни! – Подмигнул Наталье: – Не дрейфь! Я в полном боевом. В таком виде только и езжу.

– Я не боюсь, – тихо сказала она.

– Ну и порядок!

Сенька с Петром подвели Наталью к железной лесенке, ведущей в кузов, она стала подниматься в будку и вдруг отпрянула назад и упала бы, если б её не подхватили Иван и Пётр.

– Да что с тобой? – встревожился по-настоящему Иван. – Ты не заболела?

– Т-ам… – Наташа едва шевелила помертвевшими губами, – гробы.

– Это ящики, – захохотал Сенька, – я в них банки складываю с кинолентами и всякий бутор, чтобы не кидало по кузову. Пойдём ко мне в кабину. Доверяешь?

У Ивана от такого поведения жены тоже началось головокружение. Он согласно кивнул, вконец озадаченный, проводил Наталью в кабину, помог сесть.

– Удобно?

– Да, – она смотрела на него и одновременно сквозь. – Иди.

Он плотно прикрыл дверку, проверил, надёжно ли она закрылась. Пошёл в кузов.

– Вы тут, на гробах, подвиньтесь, – дурашливо скомандовал Пётр.

У Ивана явилось острое желание выскочить из тёмного фанерного склепа – такой ему теперь казалась будка – и забрать Наташу, но дверцу закрыли, и машина уже тронулась с места.

– Поехали! – подражая первому космонавту, возгласил Пётр.

Лукерья села вначале рядом с мужем, так им оставили место на ящике, но, размещая Ивана, Александр подвинулся, и теперь Иван, сам того не ведая, заполнил трещину, незримо разделявшую супругов и грозившую им новым обвалом от близкого соседства.

Доехали до гостиницы, Лукерья чуть не бегом на второй этаж и обратно. Иван, занятый мыслями о своей жене, не подумал о чужой, не уступил ей место возле мужа.

Сенька за рулём сидел прямо, манипулировал рычагом скоростей и педалью газа ровными точными движениями, демонстрировал Наталье свою трезвость и благоразумие. От усердия он казался важным, словно бы не потрёпанный газик вёл, а руководил океанским лайнером. Пока ехали по посёлку, стрелка спидометра едва за тридцать переползала, когда выбрались на пыльную полевую дорогу – подвинулась чуть за пятьдесят.

– Мы с Иваном, – рассказывал Сенька, – вместе учились. Мы его одно время очкариком звали.

– Он же не носит очков, – очнулась Наталья.

– Ну. Как вышло: на уроках объясняют что-нибудь непонятное, особенно какому-нибудь дундуку, долго и нудно – понял, мол? Нет. Ванька вставит слово-два, глядишь – уразумел и тупой. Ага. Вот наша математичка, Анна Ивановна, как-то и сказала, что Ивану – словно в хороших очках – сразу всё ясно. Ну и пошло: очкарик. Я задачки не любил решать, приду в школу, говорю ему: «Дай сдуть». «Хочешь, объясню?» – это он мне. «Да ну, голова только заболит!»

Сенька рассмеялся и чуть прибавил газу.

– Обзовёт меня лодырем, а списать даст.

Увидев, что Наталья с тревогой отнеслась к быстрой езде, успокоил:

– Я в любом состоянии на машине могу ехать, честное слово! В деревнях у меня знакомых много, кино покажу им, потом кто-нибудь обязательно попросит куда-нибудь съездить. К подруге в соседнюю деревню на свиданку сгонять или на ферму к дояркам, а то просто на поле к трактору запчасть отвезти. Отвезу, мне что? Ну, угостят меня брагой, когда чем покрепче. Иногда увлечёмся и до того нагрузимся, что я сам в кабину залезть не могу. Точно. Ну, затолкают меня в кабину, заведу – поехал! Мне главное – за баранку взяться. Ни разу в канаве не был, честное слово! А возле дома на сигнал ка-ак нажму, на тормоз, и – отрубаюсь. Жена выйдет, дверку откроет, а я как мешок вываливаюсь. Это уж потом она мне рассказывает.

– Какой ужас! Разве так можно? Как она это переносит?

– Нормально. Пусть попробует что-нибудь вякнуть! Я двоих уже выгнал, чтобы не возникали. Гуляй, говорю, Маруся. Гуляй, дорогая моя Томочка! И пошли они!

– Но это же… – Наталья не могла найти слов. – Поломать жизнь человеку – так поступить. Про любовь, наверное, говорил.

– Со всем моим сердцем. Но веди себя хорошо, и – лады. Вот эта у меня, опять Маруся, с пониманием бабёнка. Понимает, что мужики на дороге не валяются, и пожалуйста: девочка у нас растёт. Агашкой назвали, скоро год будет. Да. А Ваньку своего люби, он человек хороший, редкостный, можно сказать, мужик.

Сразу за посёлком был берёзовый колок, потом проехали мимо пшеничного поля, слева, а справа вначале мелькала порыжевшая от жары трава пустыря, затем, за глубокой канавой, кладбище.