Ковыль

В колхозе Пётр работал скотником на откорме; не сказать, что работа лёгкая и доходная, вовсе нет. Крутишься с утра до ночи – ворочаешь и корма, и навоз; хоть и считается ферма механизированной, да только вилы и лопату из рук выпускать не приходится, бывает, что воду вёдрами носят – последнее время всё чаще: насосная барахлит, а то было, трубы зачем-то раскопали и поморозили; то ещё какая холера приключится. Работа не сахар.

Но привык за долгие годы Пётр возиться на общественном дворе и считал – до поры – существующий порядок жизни правильным, вернее, он о нём не задумывался, потому что так было всегда в колхозе: кто-то пахал и сеял, кто-то в полевых бригадах спину гнул, ему досталось ухаживать за животиной. Без этого нельзя. Каждому – своё место.

Плата за труды была разной в разные годы, в соответствии с колхозными доходами: иногда выходило хорошо, чаще – не шибко, но терпимо; можно припомнить случаи, когда получать было почти что нечего; тогда выручала картошка с огорода и домашнее хозяйство. И всё же, если посмотреть в прошлое и сравнить с нынешним – куда там! Мало-помалу жизнь становилась всё сытнее, всё лучше; особенно если припомнить первые послевоенные годы…

Даже не верится: месяцами куска хлеба не видел Пётр в своём детстве. А теперь вот и выпить может в любой день – чего не выпить? – деньга есть!

И дом почти новый, и сараюхи, и мотоцикл, хоть и неказистый, но ходкий, и на телевизор глаза можно пялить до одурения. Скоро очередь машины подойдёт. Была бы уже у них машина, если честно признать, кабы Варьку раньше послушал.

Лет этак шесть назад Арина Карповна, тёща, принесла весть:

– В городе сказывают, новые цены на мясо скоро объявят. Ограничения не будет, хошь за три отдай, хошь пятёрку проси.

Говорила будто Варьке, а сама в сторону Петра косила глазами – что он?

Пётр ужинал; он как раз управился со щами и только приступил к мясу: отрезал от куска ломоть, посыпал для полноты ощущения солью и смаковал, всем своим видом показывая, что тёщины слова его не касаются.

– А вы, однако, подсвинка-то уже прибрали, – не унималась Арина Карповна, – морозы ещё месяц простоят, могли бы и подержать, пущай бы подрос. На кажном таком куске лишних два рубля!

Ну, враки – по килограмму зараз Пётр никогда не съедал. Всё Варька: сроду не разрежет, одним кусманом мясо в щи кладёт. Петра заело:

– Ага, разбежались: городские небось не дурнее нас – будут они вам по пятёрке платить.

– О-о! – заверещала тёща. – Куды денутся? Куды-ы? Брюхо заставит! На магазинско-то надёжи нет. Нету его, магазинского, торгашам самим не хватает: сродственникам ташшут, начальству надо, да этим… Как их?

– Блатным?

– Во – блатным как не дашь?

– И что ж? Колхозных побоку, а свою ферму открыть – единоличную?

– Почто одноличную? Продаёте ведь кажин год рублёв на триста, а то и на пятьсот. А кака тебе разница: одну чушку держать али две? И бычок тя не объест: выгнал в стадо, и гуляй он на травке – тышша сама собой вырастет, а хошь – так и две.

– Ну, рассудили! А зимой? – Пётр понял, что вопрос без него уже обсудили и будут брать его, Петра, приступом, пока не одолеют.

– Но – зима! Осенью только, до холодов. Кормов-то тебе чё не взять – всё в твоих руках.

Конечно, мясного в семье всегда было с избытком, и лишнее Пятины везли на базар. То свининки с полцентнера с кем-нибудь отправят, то сами пару овец отвезут – оно действительно так: набегала за год не одна сотня. А и нельзя без них: на получку не разгуляешься, разве только срам прикрыть хватит; раньше на трудодни получали натурой, куда её, натуру? Опять же – продавали. Из Петра торгаш плохой, не умел, да и не любил он это дело – за прилавком стоять. Варька с матерью торговали, когда приходилось, а Пётр лишь за грузчика, за подсобного шёл в базарный день. Резон в тёщиных словах был: на рынке мясное лучше всего шло. Посмотришь со стороны на очередь и поневоле думаешь, что среди каменных домов и улиц иначе и быть не должно: только голодные в нём и могут жить. За мясом стоят, картошку котелочками покупают, и лук берут, и капусту свежую – зимой по рублёвке! – туда же. Прорва. Откуда деньги? Не все ж воруют, да ворованного на всех и не хватит. А есть все хотят. Будет мясо по пятёрке за килограмм – будут платить, никуда не денутся – это так.

– Корм я, стало быть, красть должен?

– Почто красть? Сказывали: колхозникам будут выделять по казённым ценам. Животноводам – в первую очередь.

Всё-то она знает и раньше всех!

– Вам бы сельсоветом заправлять, – проворчал Пётр.

– Грамотёшки нет, я бы не токмо сельсоветом управила, – за Ариной Карповной всегда последнее слово.

Ночью, когда тёща ушла к себе домой и когда дети, Галка с Петькой, угомонились, Варвара принялась по-своему куковать, убеждать-уговаривать упрямого муженька. До того ласковые и горячие речи вела, что до сих пор, как вспомнит Пётр, сердце сладко ноет. На всё согласился он: и крышу на доме перекрыть, и сарай новый построить, и бычка на откорм поставить, даже двух, не говоря уж о прочих свиньях и мелкоте.

Но под утро счастливо-измученному мужику стукнула в голову трезвая мысль: