Ковчег спасения

Перед глазами все поплыло. В горле возник омертвляющий холод, словно туда залили жидкий гелий. Илиа попыталась вдохнуть, и ледяной кулак ударил в легкие. В груди словно родилась глыба гранитно-твердого льда. Внутренности замерзли мгновенно.

Она раскрыла рот, желая проговорить хоть что-нибудь напоследок. Отчего-то это показалось правильным.

Глава 31

– Волк, почему? – спросила Фелка.

Они встретились наедине под тем самым свинцово-серым небом, на берегу со скальными гребнями и лужами, где, по настоянию Скади, им уже довелось свидеться. Теперь Фелка грезила наяву. Ведь она находилась уже на субсветовике Клавэйна, Скади погибла – но волк казался таким же реальным, как и раньше. Его облик оставался неясным – столб дыма, временами принимающий уродливые, гротескные человекоподобные формы.

– Что «почему»?

– Почему ты так ненавидишь жизнь?

– У меня нет ненависти к жизни. Верней, у нас нет. Мы лишь исполняем долг.

Фелка стояла на коленях, окруженная остатками морских существ. Она знала теперь, чем объясняется одна из великих тайн космоса, тревожившая людей с начала космической эры. В Галактике тьма звезд, у многих есть планеты. Конечно, не все они находятся на нужном расстоянии от светила, не на всех есть металлы в пропорции, требующейся для возникновения сложных соединений углерода. А некоторые звезды слишком нестабильны, и жизнь подле них развиться не может. Но ведь в Галактике сотни миллиардов звезд. Пусть лишь крошечная часть их обитаема, по идее, этого достаточно, чтобы космос изобиловал разумной жизнью.

Но люди так и не нашли свидетельств распространения разумных форм жизни от звезде к звезде, хотя этот процесс не кажется слишком сложным. Глядя в ночное небо, философы пришли к выводу, что жизнь – исключительный феномен. Возможно, человеческая раса – единственная разумная во всей Галактике.

Люди были не правы, но свою ошибку они обнаружили лишь в начале эпохи межзвездных сообщений. Отправленные ими экспедиции нашли следы погибших культур, руины цивилизаций на планетах, признаки существования народов. Количество их, погибших, пугало.

Казалось, разумная жизнь не то чтобы редка, но удивительно склонна к вымиранию. Словно что-то намеренно уничтожало ее.

Волки и стали недостающим фрагментом головоломки, безжалостным врагом разума. Неумолимые, бесконечно терпеливые машины выискивали признаки зародившегося разума и безжалостно уничтожали его. Оттого Галактика оставалась пустынной и безжизненной, патрулируемой жестокими, бдительными стражами.

– Но зачем? – спросила Фелка. – Ваши действия кажутся бессмысленными. Если уж вы так ненавидите жизнь, отчего бы не покончить с нею раз и навсегда?

– Раз и навсегда? – переспросил волк.

Очевидно, рассуждения Фелки его позабавили.

– Вы можете разбить все планеты Галактики или отравить их. Похоже, вам просто не хватает храбрости покончить со всей жизнью.

Медленно, тяжело вздохнула потревоженная волной галька – будто сошла лавина далеко в горах.

– Мы не хотим уничтожить всякую разумную жизнь, – ответил волк.

– Нет?

– Напротив, хотим сохранить ее. Мы блюстители разума, желающие уберечь его от величайшей опасности.

– Но ведь вы убийцы! Уничтожаете целые культуры!

Волк пропал из виду, появился снова. А когда ответил, его голос, словно в насмешку, стал похожим на голос Галианы.

– Настоящая доброта иногда выглядит жестокостью.

После смерти Галианы Клавэйна видели немногие. Вся команда, даже нижайшие чины в армии свиней понимали: не стоит тревожить командира. Обращались к нему лишь при возникновении по-настоящему тяжелых, критических проблем, требующих немедленного действия. Неизвестно, исходила ли просьба оставить Клавэйна в покое от него самого или от его ближайшего окружения. Скорее всего, было и то и другое. Он стал без малого призраком, таинственной тенью, скитавшейся по коридорам субсветовика в часы, когда команда спала. А временами, пока звездолет летел с большим ускорением, в коридорах слышалось ритмичное топанье экзоскелета – Клавэйн направлялся по своим делам. Но с людьми и свиньями он не заговаривал, на контакт не шел.

Говорили, он часами сидит в обсерватории и глядит в беззвездную черноту, словно зачарованный ею. Знавшие его замечали, что он выглядит гораздо старше, чем в начале экспедиции, словно погрузился в стазис, а не живет в сжатом корабельном времени. Так выглядят те, кому опротивело существование, кто не тянул бы лямку жизни, если бы этого не требовал долг.