Ковчег Лит. Том 2

«У нас погоды нет надежной», — говорил старик, но на самом деле зонт он брал из щегольства, чтобы вертеть его в руке, как трость на прогулке. Он никогда не гулял просто так, без цели, но всегда шел за каким-нибудь делом; поглядеть афишу в кассах филармонии, пройтись, поправляя манжеты с синими запонками, по набережной до рыбного рынка и, придирчиво щурясь, заглядывать в стеклянные витрины, откуда на него ответно таращились бычки, скумбрии и сазаны. Сегодня он пошел по Семеновской до ее перекрестка с Океанским проспектом, потом вниз по улице адмирала Фокина до перекрестка с Алеутской, по Алеутской до Светланской и по Светланской вверх, в сторону Набережной, по правой стороне, пока не свернул в третью по счету подворотню. Здесь, за крохотным античным портиком, пристроенным к огромной капитальной стене старого дома, была художественная галерея «Арка», и старик провел тут полчаса, заложив руки за спину, сцепив ладони, нагнувшись вперед и разглядывая картины, как разглядывал недавно живую рыбу, выставленную на продажу в аквариумах рынка.

Возвращаясь обратно, он задумался и пошел по правой стороне улицы Адмирала Фокина, а не по левой, как обычно, и спохватился, когда было уже поздно. На этой стороне всегда сидело несколько старушек, торговавших домашними соленьями. Одна из них была его одноклассницей. Зоя Томилова, прелестная шатенка с волнующим, озорным взглядом — королева школьных вечеров. Теперь она продавала аджику. Сквозь крашенные хной пряди волос просвечивала сухой белизной лысеющая голова. Очки с толстыми стеклами, обтрепанные рукава рыжей кацавейки, старушечья палочка с пластмассовой ручкой и резиновой нашлепкой на конце.

Старик боялся встречать ее, хотя она никогда не узнавала его даже в этих сильных очках. Она казалась теперь много старше Афанасия Никитича, а ведь была на год младше. «Хорошо, что я тогда на ней не женился», — пробормотал он про себя.

Придя домой, он почувствовал усталость и лег, включив негромко радио. Неожиданный звонок в дверь разбудил его. Старик не имел привычки открывать дверь. Гости у него бывали редко и всегда договаривались о визите заранее по телефону. Поэтому старик продолжал лежать, бесясь от непрошеной настойчивости. Через полчаса он осторожно вышел и нашел под дверью приглашение на вечер ветеранов. С наслаждением изорвал его и бросил в мусорное ведро. Он не любил подобные мероприятия. Бесплатные просмотры кинофильмов детского содержания, когда ветераны сидят перед экраном, как тряпичные куклы или мумии, блестя очками. Старик привык общаться с молодежью, читать лекции. Но не общался, потому что его вытурили на пенсию, хотя он мог бы еще задать жару.

* * *

Эрик Сютаев стеснялся своего имени. Его папа зачитывался романами Акунина и назвал сына Эрастом в честь Эраста Фандорина. С младших классов Эрик слышал в свой адрес: «Эраст — педераст!» Впоследствии он превратился в хмурого неуверенного подростка, который ради самоутверждения обрил голову, купил себе армейские берцы, а для укрепления имиджа обзавелся еще и сроком условно за мелкое хулиганство. Теперь волосы у него отросли и курчавились, как у молодого греческого бога, по недоразумению попавшего в службу социальной помощи и озирающегося вокруг с брезгливой осторожностью. Ему поручили разносить продукты пенсионерам. У Эрика было девять точек на районе. Старики, старухи. Он носил им хлеб и молоко, вермишель, крупу, мыло… буклеты «Единой России». Понял одну вещь: «До старости доживать не стоит. Если не стану богатым, лучше застрелюсь или с моста прыгну», — решил он.

Отец Эраста, доверчивый поклонник Акунина, вручил свои сбережения финансовой пирамиде, в надежде поскорее погасить кредит по ипотеке. Поняв, что его обокрали, папа разрядил два ствола с картечью в совет директоров пирамиды и на миг почувствовал себя героем любимого автора. Книги он теперь читал в колонии строгого режима и в письмах просил сына прислать ему новые очки с диоптриями минус три. На зоне трудно с очками.

Виктория Робертовна, мать Эраста, вышла замуж за подполковника в отставке, который выплатил все долги семьи, а потом понял, что он поспешил жениться на этой женщине, но теперь ему было жалко уйти из-за потраченных денег. Подвыпивши, он задушевно учил Эрика жизни, настаивая на главном завете: «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, которую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно, а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным… А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам. Да, да, да!» — уже кричал он, дергая подбородком по своей армейской привычке к жестким воротничкам.

Еще у Эрика была тринадцатилетняя сестра Аня. В школе она материлась, курила и дралась, а дома писала стихи, пока ее брат, затягиваясь сигаретой, мужественно внимал призывам отечественного хип-хопа.