Ковалевская

Софья Васильевна охотно принимала рыцарское ухаживание Ковалевского, буквально боготворившего ее. Ей даже становилось неловко от его забот, доходивших порою до смешного.

Анна Васильевна была счастлива тем, что все время находится вместе с беззаветно любимым Виктором, что центром палибинской жизни является их крошка Юрик. Смущало ее, что Жаклар как-будто чем-то недоволен, всегда сидит в кресле с усталым видом, принимает ее восторженную любовь рассеянно, без трепетного отклика, словно исполняя долг вежливости по отношению к гостеприимной хозяйке. Но Анюта сознавала, что политический деятель, друзья и соратники которого свалены в братские могилы вокруг Парижа или страдают в каторжных тюрьмах, не может проявлять особенных восторгов в условиях помещичьей жизни.

Давно не жилось так приятно и радостно в Палибине. Анна Васильевна устроила домашний театр, на котором играла первые роли, изумляя неискушенных зрителей своим драматическим талантом. К участию в спектаклях привлечены были все, кем Анюта могла распоряжаться: и старый учитель Малевич, живший на покое в Палибине, и Владимир Онуфриевич, который заставлял зрителей хохотать и вызывал рукоплескания исполнением небольшой роли садовника в пьесе Эдмонда Абу «Убийца», и, конечно, весь служебный персонал родительского имения. Жаклара пришлось оставить в покое.

Софа также выступала в спектаклях, но поэзию предпочитала сцене. Владимир Онуфриевич часто уезжал по делам в Петербург, и жене становилось скучно в его отсутствие: все в Палибине заняты своими интересами, каждый имеет партнера для бесед и развлечений; математическими и астрономическими вычислениями не хотелось заниматься, да и тетради завалены где-то под домашним скарбом.

В один из таких скучных деревенских дней Софья Васильевна написала Владимиру Онуфриевичу следующее стихотворное послание:

Мой друг! Вот целых две недели ежечасно
Тебя я жду и мучаюсь, — но все напрасно.
Зову, пишу фольянты, злюсь, но мне в ответ
Ни самого тебя, ни писем твоих нет.
Наскучило мне ждать и злобствовать часами,
И вот решилась я попробовать стихами
Тебя, злодей, усовестить и устыдить
И чувства верности супружеской внушить.
Как видишь, бес мой или муза из когтей
Не хочет выпустить совсем души моей.
Забыв поваренную книгу, интегралы,
Магистерство и Коркина диференцьялы,
Я рифмоплетствую, бешусь и каждый час
Душою уношусь раз десять на Парнас…
Твоей смуглянке скучно, мужа, ожидает,
Раз десять в сутки на дорогу выбегает.
Собаки лай, бубенцов звонких дребезжанье
В ней возбуждают трепет ожиданья,
И вновь бежит она и, обманувшись вновь,
Клянет мужей неверных и любовь.

Елизавета Федоровна чувствовала себя счастливой в окружении дочерей и внука, который был весь в ее любимицу Анюту и многими чертами напоминал ее покойного отца. Е. Ф. Корвин-Круковская наслаждалась счастьем дочерей, с которыми и Василий Васильевич жил теперь очень дружно, охотно принимая участие в беседах молодежи. Дети кое-чему научили отцов.

B. В. Корвин-Круковский выслушивал с улыбкой мудрой снисходительности рассуждения Анюты и Жаклара о социальном перевороте, о таком политическом строе, где не будет чинов и собственности. Спорить против всего этого он считал лишним; не хотелось нарушать семейную радость. Но меры для сохранения своей земельной собственности Василий Васильевич принял. Съездил в Невель и при участии предводителя дворянства переделал завещание: все три имения должны достаться единственному сыну Феденьке, который, несмотря на юные годы, проявляет похвальную рассудительность и чужд всяких фантазий. Дочерям Корвин-Круковский выделил по 50 000 рублей каждой, засчитав Софе двадцать тысяч, данные в 1869 году Ковалевскому на его издательские дела. Новые свои распоряжения Василий Васильевич держал в тайне.

Осенью 1874 года Ковалевские переехали в Петербург — осуществлять намеченный за границей план: делать себе «положение в свете» и добиваться возможности работать в университете. Для достижения первого необходимы были значительные денежные средства, но Ковалевские имели их очень мало. Василий Васильевич выдавал дочерям весьма незначительную субсидию.