Костры из лаванды и лжи

– Эжени, ты неправильно меня поняла, – торопливо воскликнул он, тоже поднимаясь на ноги. – Тётя Катрин действительно погибла, но это произошло не в далёком прошлом, а всего лишь три года назад.

В тот момент Жене было не до сопоставления фактов. Шок от информации, которая только что обрушилась на неё, как тридцатиметровая волна цунами, был настолько силён, что она забылась мёртвым сном в гостевой спальне Кристиана, отключилась сразу же, лишь только голова коснулась подушки. А утром проспала и в спешке уехала на такси на работу.

Но вот теперь кусочки пазла в голове сложились, вызывая очередные вопросы…

«Если мама не погибла в пожаре и дом цел и невредим, то пожара, выходит, не было? Но откуда тогда взялась пирофобия?!»

Из размышлений её выдернул настойчивый голос Моник.

– Эжени, если сказать полиции правду, то мы обе останемся без работы, понимаешь? Это даже не ложь в чистом виде, просто нужно опустить некоторые факты…

Моник подалась вперёд и схватила Женю за запястье. Забинтованную руку тут же прострелила боль.

– Ай!

– Ох, извини, Эжени. Я не хотела, – она тяжело вздохнула. – Знаешь, я тоже безумно устала и тоже страшно переживаю из-за всего случившегося. А мне в моём положении нельзя нервничать. Понимаешь? Мне нужна эта работа, – Моник опустила руки на свой пока ещё плоский живот. – Нам нужна… Так давай поможем друг другу. Что скажешь?

Остаток ночи Женя провела без сна, снова и снова мысленно репетируя речь. Так, чтоб враньё…

«Не враньё, лишь часть правды. В конце концов Моник права: никто не пострадал – и это главное. И башню давно потушили. Ущерб нанесён только материальный. Мне, кстати, тоже, ведь телефон остался где-то там. Так и лежит, наверное, расплавленной кучкой пластика на пепелище. Сейчас бы Максу позвонить и рассказать обо всём…»

Жене катастрофически не хватало его дружеского оптимизма и здравых советов. Всё так запуталось, что, казалось, ещё немного, и голова просто взорвётся от мыслей, догадок, недомолвок, попыток понять, что происходит. Даже ноющая боль разбитого сердца отошла на второй план, словно подёрнулась белёсой дымкой обстоятельств.

«Она любит его… У них будет ребёнок… Я вновь оказалась лишней…»

Задремать удалось лишь под утро, да и то ненадолго. Стоило Жене провалиться в сон, как перед глазами вновь начал полыхать огонь, языки пламени лизали её ступни и примерялись к одежде. Она кричала, звала на помощь, но в том аду, в который она попала, не было больше ни души. Вероятно, это был её персональный ад.

Женю растолкала испуганная медсестра:

– Мадам, мадам, проснитесь! Всё хорошо, вы в больнице, это просто кошмар!

Когда она ушла, Женя села и потянулась за бутылкой воды, что стояла на тумбочке. Пересохшие губы потрескались, а пострадавший локоть противно ныл.

«Похоже, металась во сне…»

Она вздохнула и встала, чтобы поправить сбившуюся простыню. Наволочка подушки была влажной, так что Женя просто перевернула её, улеглась обратно в кровать и уставилась в окно, где медленно розовело небо.

С утра зашла другая медсестра, справилась о самочувствии и записала данные в свой планшет. Затем прямо в палату принесли завтрак в индивидуальном контейнере. Женя вяло поковыряла вилкой омлет. Следующим в дверной проём вплыл букет нежно-розовых тюльпанов, зажатый в антрацитовой ладони. Мсье де Гиз сегодня не улыбался.

– Здравствуй, Эжени. Как себя чувствуешь?

Эти заурядные, казалось бы, слова болезненно кольнули:

«Ни рыбка моя, ни птичка, ни блошка, ни вошка… просто Эжени».

– Спасибо, уже лучше, – так же дежурно ответила она, прижимая к груди простыню.

На лице Фабриса читалась жалость, а не то безусловное сочувствие, что испытывают к человеку, попавшему в больницу. Кроме того, ощущалось что-то ещё, какой-то незримый укор или порицание.

– Мне жаль, что всё так вышло. – Он положил букет на тумбочку, а потом ладонью провёл по своей голове, поскрёб в затылке, будто не знал, куда деть руки. Вздохнул. – Тебе следовало сразу сказать о проблемах. – Слова давались ему с трудом. – Мы бы могли что-то предпринять. Не доводить…

Он замолчал.

– Мне тоже жаль, – тихо отозвалась Женя.

– Поправляйся.

Фабрис кивнул не то ей, не то сам себе и вышел за дверь. И сразу так погано стало у Жени на душе, будто это она во всём виновата.