Коровы

Думая о застывшей корове и об исчезновении быка, стертого необъяснимыми силами, представляющими на плоскости наивысшую власть, стадо, двигаясь с какою-то отрешенностью, еле доплелось до следующего столба, миновав который, впрочем, сразу же оживилось, отбросив все мрачные мысли, поскольку то, что происходило теперь на тракте, явно требовало внимания и сосредоточенности на своем движении к нулевому столбу, а не бесполезных размышлений о том, что может случиться с коровой, если она нарушит установленный порядок вещей…

На тракте было целое столпотворение скотины, и Пастухи, видимые теперь, как и на склоне Большого холма, передавали Гуртовщикам, — которые тоже были видны и отличались от Пастухов более высоким ростом, мощным эфиросложением, строгой одеждой, лишенной даже малейшей вычурности, и отсутствием сумок, вместо которых на плечах у них висел второй кнут, — передавали пригнанную скотину, которую суровые Гуртовщики считали по головам, выстраивали в смешанные по видам гурты, согласно им одним понятному ордеру, и отправляли эти гурты вперед, ударяя бичами над головами Божественных сущностей, видимо, для острастки, предупреждая, что никаких произвольных движений дальше не будет…

Стоя в толпе к очереди на пересчет голов и дальнейшее построение, телки, оглядевшись вокруг, обнаружили много знакомой скотины, которая уже встречалась им на их длинном пути. Это были: бык Искандер — первый бык, которого они увидели на поверхности, черно-белая Зорька — после поклонения святыням, видимо, выпущенная из отстойника для завершения своего третьего круга, мощный, великий Цезарь в окружении разномастных коров, быки разных смыслов: Уголек, Султан, Шайтан, Кудряш и Кругляш, Ветер, Лютый и Ярый, с которыми телки совсем недавно были бесконечно близки, но к которым теперь почему-то испытывали полное равнодушие, хотя к Бублику, отвергнутому Катериной и стоящему тоже в группе этих быков, испытывали наоборот самое теплое чувство, на которое только способна скотина, — неподалеку в толпе стояли еще Барбариска-Илона-заступница, теперь уже освобожденная от веревок, и четыре избранные коровы, которых телки узнали по венкам на рогах… Какой-то Пастух без одежды, переливаясь эфиром темных оттенков — что, надо думать, выражало крайнее раздражение, привел в это всеобщее сборище маленькую овцу, держа ее за ухо и жалуясь на нее:

— Опять, дрянь, заблудилась, еле нашел, притаилась за большим стогом сена возле дороги Художников, а столб у нее, по идее, уже девяносто второй, пора бы и к нулевому, вот и привел, — и телки поняли так, что эта беленькая овечка и есть великое Заблудшее Паршивое Божественное создание… Когда же в пространстве возникла ни с чем не сравнимая, восхитительная по своему запаху вонь, которую вся окружающая скотина принялась втягивать с наслаждением своими ноздрями, сразу стало понятно, что где-то поблизости объявился и великий Вонючий Козел… Тут сквозь раздвинувшуюся толпу, минуя очередь, расталкивая зазевавшихся, прямо на построение к Гуртовщикам направилась уже знакомая телкам боевая корова Буян, которая, очевидно, пришла сюда сразу со скотобоен, поскольку вид ее был довольно помят, рога окровавлены, и она хромала на правую заднюю ногу…

— А вот, Джума, и конь Тамерлан! — воскликнул Пастух и указал на вороного коня с пышной, чуть рыжеватой, как будто огненной гривой, гарцующего в окружении особей своего вида и выделявшегося среди них своей неповторимо красивой, классической статью.

— Пастух, не рвите мне сердце! — тихо отозвалась Джума, почувствовав себя в сравнении с Тамерланом какой-то невзрачной простушкой, которую осчастливил однажды этот красавец…

Елена спросила:

— Пастух, здесь мы видим скотину с разным движением по плоскости, как свободнопасущуюся, так и со своими специально назначенными кругами, не совпадающими с обычной, общей дорогой, но разве у особей этих не свои нулевые столбы?