Коровы

— Смерть… мозги… — повторила Елена, зашаталась и, не удерживаясь на дрожащих ногах, стала валиться на бок.

Овсянка с Ириской, закачавшись, сначала присели, но передние ноги у них подломились, и они тоже упали. Все остальные попадали одна за другой, а Роза и Анна не просто упали, но рухнули, как подкошенные, как будто в ногах у них разом что-то сломалось.

Пока Пастух хлопотал, поднимая коров и возвращая их к жизни, ворота строения открылись, и четверо Гуртоправов, в отличие от Пастухов, видимые для телок, одетые в какой-то брезент, как пожарники в потустороннем нигде, и со странными, островерхими, с прорезями для глаз колпаками на так называемых головах, вывели из Пантеона светло-рыжую, очень худую особь, которую можно было бы назвать окаменевшей коровой, поскольку она не подавала никаких признаков жизни: ни движением, ни звуком… Ноги ее самостоятельно совершенно не двигались, и каждый из Гуртоправов, склонившись, двигал одну из ее ног, и впечатление было такое, что из Пантеона вывели куклу, которая не способна ходить. Телок, которые после обморока еще не окончательно пришли в себя и с трудом наблюдали происходящее, особенно потряс взгляд этой «куклы» — тоже окаменевший, направленный в никуда, и еще больше — язык, почему-то высунутый и как бы застывший.

— В чем, Пастух, провинилась эта несчастная особь? — спросила Джума, еле шевеля языком.

— Эта особь пребывала в проекционной иллюзии на протяжении девяноста девяти столбов своего пятого круга, то есть погрязла в потустороннем нигде до такой степени, что разучилась мычать, поедать траву, похудела донельзя, как видите, прекратила облагораживать Божественную поверхность, давать молоко и перестала общаться с коровами, воспринимая их так, как будто это не сущности, а только коровы, и, вдобавок, на глазах у своего Пастуха не единожды попыталась передвигаться на двух задних ногах, не понимая, что это не просто смешно, но и в высшей степени грустно… Так что в таком состоянии ей не позволили перейти на следующий круг, возвратили назад с последнего перегона, оставшегося до промежуточной плоскости, и направили в Пантеон для исправления мозгов.

— А куда, Пастух, Гуртоправы сейчас поведут ее ноги? — спросила Антонина-гадалка.

— Дело сложное, — ответил Пастух. — Гуртоправы дождутся, пока окаменелость ее пройдет: зашевелятся ноги, уберется язык, взгляд осмыслится, она пустит струю, и когда завертится хвост, ее отведут в Загон для сумасшедшей скотины, посмотрят, как она поведет себя там, и если увидят, что сущностное начало ее восстановилось в реальности, отправят в Главный отстойник, отстаиваться, и если за весь этот цикл она снова не попытается нырнуть в никуда, ей позволят, разумеется, с каким-нибудь стадом, вновь пройти пятый круг своего великого движения по плоскости…

— Скажите, Пастух, — как-то тихо и обреченно спросила Ириска, — а вы были там внутри, в Пантеоне, вы видели Стерву?

— Был однажды, но даже нам, Пастухам, лучше там не бывать, поскольку мы любим свою скотину, и наш эфир содрогается при виде пусть и заслуженных, но издевательств над ней… — ответил Пастух. — К тому же, вид Стервы — не самое страшное, что можно увидеть внутри… С двумя Пастухами как-то раз я загонял в Пантеон быка, провинившегося, выражаясь проекционно, «смертельно» — он вторгся в область обитания менталитетных быков, к которой даже нельзя приближаться, и, мало того, войдя в недопустимый контакт с одним из этих быков, похитил его потустороннее мышление, основанное на существовании души и хранящееся в этих быках исключительно для отображения в иллюзию… Затем бык начал распространять в Божественной плоскости менталитет, присущий одному из скоплений ваших проекционных теней, возбуждая тем самым в головах бездушной скотины интерес к воображаемым ценностям мертворожденного мира… Сущность эта из Пантеона так и не вышла — ее отправили в никуда, и ни Гуртоправы, ни мы, Пастухи, не смогли уберечь быка от строгого наказания, поскольку суровым решением и исполнением его заведовал в этот раз Непостижимый Разум недосягаемых сфер, который способен просто стереть вечную плоть с нашей поверхности: мы с Пастухами были свидетелями: был бык, не успел даже окаменеть, и вот уже нет и намека на то, что он был…

91. Безостановочное движение

История эта до холодного ужаса не понравилась телкам, и одна за другой, дрожа, как от холода и покачиваясь еще от последствий обморока, они, не испрашивая на то разрешения, стали покидать неприятное место, цепочкой возвращаясь на тракт и даже не оборачиваясь, чтобы полюбопытствовать, не зашевелились ли ноги у окаменевшей коровы, не спрятала ли она свой язык, не завертелся ли ее хвост…