– Сначала мыться, – заявила она. – Ты к себе принюхался, а на свежий нос… это просто жуткая вонища.
Аэлина зажгла несколько свечей вокруг купальной лохани и чуть поодаль, потом быстро накачала воды и затопила печь под баком.
– Здесь тебе не крепость. За купальней никто не следит. Так что придется немного подождать.
Рован смотрел, как она достает полотенца и флаконы с благовонной солью. Один зеленый флакон она сразу высыпала в лохань, после чего, подумав, добавила янтарного благовонного масла.
– Расскажи мне обо всем, – попросил Рован.
Аэлина деревянной лопаткой перемешала воду в баке, чтобы скорее согревалась.
– Обязательно расскажу, но не раньше, чем ты отмокнешь и отскребешь с тела все корки грязи. Сейчас от тебя пахнет не принцем, а бродягой.
– Если мне не изменяет память, когда мы впервые встретились, от тебя пахло еще хуже. Однако я не столкнул тебя в ближайшую сточную канаву Варэса.
– Как смешно! – Аэлина сердито сверкнула на него глазами.
– И пока мы ехали в Страж Тумана, у меня от твоего зловония слезились глаза.
Аэлина повернула рукоятку медного крана. Горячая вода из бака полилась в лохань. Благовония придали ей молочно-перламутровый оттенок.
– Полезай… ваше высочество!
Посмеиваясь, Рован повиновался. Оставив его раздеваться, Аэлина вернулась в спальню, по пути снимая с себя весь арсенал. Потом она неторопливо (даже с нарочитой медлительностью) переоделась в просторную белую рубашку и такие же штаны. К тому времени Рован уже наслаждался горячей, вкусно пахнущей водой, внешне похожей на молоко.
Мылся Рован более чем странно. Он ногтями отскребал себе лицо, шею и грудь. Золотисто-коричневый оттенок кожи свидетельствовал о том, что до отплытия он много времени проводил на воздухе и успел прилично загореть.
Смыв часть грязи, Рован вторично взялся отскребать лицо и шею.
– Даже в Рафтхоле уже знакомы с мочалками, – усмехнулась Аэлина, бросая ему приготовленную мочалку.
Рован молча намочил ее и опять взялся за лицо, шею и затылок. Вода стекала с левой руки, открывая татуировку.
Боги милосердные! Он едва умещался в ее лохани. Но почему он моется без мыла? Аэлина протянула Ровану кусок своего любимого, лавандового. Рован понюхал, сокрушенно вздохнул и намылил мочалку.
Аэлина пристроилась на краешке мраморной облицовки и стала рассказывать. Она рассказала почти обо всем, что случилось с нею за недели их разлуки. Рован слушал, остервенело сдирая с себя корабельную грязь. Покончив с телом, он собрался мыть голову. И тут Аэлина не выдержала.
– Кто же моет голову лавандовым мылом? – возмутилась она.
Вскочив, Аэлина открыла дверцу другого шкафчика, где у нее хранились отвары для мытья волос. Бутылочек там было больше дюжины.
– Роза, алоизия… или лучше это. – Она понюхала пробку. – Жасмин. Как тебе жасмин?
Рован смотрел на нее, и в его зеленых глазах Аэлина прочла ответный вопрос: «Неужели я похож на того, кто всерьез раздумывает, чем мыть волосы?»
– Значит, жасмин, – цокнув языком, объявила она.
Рован не возражал, когда она сама полила его мокрые волосы вязкой жидкостью. Невзирая на прочие ароматы, в воздухе отчетливо запахло летней ночью. Ласковой, когда каждое дуновение ветерка напоминает поцелуй. Аэлина сама стала мыть ему голову.
– А знаешь, я все-таки смогу заплести тебе косички, – раздумывала она вслух. – Правда, тонюсенькие, как мышиные хвостики, и короткие.
Рован урчал, сидя с закрытыми глазами.
– Оказывается, некоторые принцы умеют даже мурлыкать. Кот в доме мне не помешает.
Рован заурчал еще сильнее, что вполне можно было принять за мурлыканье.
Днем она и представить себе не могла, что удостоится привилегии мыть Ровану голову. За сотни лет вряд ли кто-то касался его волос. Да и она никому не оказывала такой услуги. Только себе. Но границы между нею и Рованом всегда были размыты, и их обоих это совершенно не волновало. Он несколько раз видел ее голой, и она видела его почти голым. Они месяцами спали в одной постели. Более того, их связывал ритуал карранам. Рован допустил ее к своей силе, сняв внутренние преграды. Аэлина проникла в такие его глубины, где одна ее неверная мысль… даже полмысли могли разнести его разум. И потому мытье его волос, прикосновение к мокрому телу были… необходимым общением между королевой и ее придворным.
– Ты мне ничего не рассказал о своей магии, – вспомнила Аэлина, продолжая трудиться над его волосами.
– А что рассказывать? – сразу напрягся Рован.
Аэлина наклонилась к нему:
– Например, то, что она у тебя исчезла, как и у меня. Ты ведь еще ни разу не бывал в шкуре бессильного смертного. Мне интересно знать твои ощущения.
Рован открыл глаза и сердито посмотрел на нее:
– В этом нет ничего смешного.
– А разве похоже, что я смеюсь?
– Первые несколько дней мне все кишки выворачивало. Я едва мог пошевелить руками и ногами. Казалось, плотная завеса придавила все мои чувства.
– А теперь?
– Теперь приспосабливаюсь к новому состоянию.
Аэлина ткнула его в плечо. Это напоминало прикосновение к стали, покрытой бархатом.
– Ничего. Приспособишься, ворчун.