Королева праха и боли

Теперь нужно лишь выяснить, как туда добраться, с учетом того, что двор Междумыслия не принадлежит реальному миру. Ну, так мне, по крайней мере, казалось. Если я правильно помню, он где-то между моими мыслями… Где бы это ни было.

Настороженная Орли, конечно, не станет мне помогать. Значит, иного выбора не остается, кроме как вытягивать намеки из Еноша. А пока я этим занимаюсь, можно поразмышлять над тем, как объяснить богу, что его сделали рогоносцем…

Глава 10 Енош

Я следил за своей женой из густых теней за конной статуей. Несколько дней сна позволили разуму отдохнуть, но вот покоя так и не принесли. Скорее уж, усугубили замешательство.

Ада сидела на лежанке в созданной мной беседке: восемь резных костяных колонн, натянутые меж ними треугольные кожаные полотнища в качестве крыши. Легкий ветерок, веющий из Эфенских врат, колыхал украшенные белыми перьями волосяные косицы занавесей.

Что же я натворил?

В гневе я создал для нее костяную корону из детских мизинцев – в наказание за ее уловку, за притворные ласки, за лживые речи о том, что она сама решила прийти ко мне, за украденный поцелуй, разрушивший мою защиту. А она?

Она выглядит в этой короне сногсшибательно.

Грудь моя сжималась, ребра впивались в легкие. Кажется, наказал я лишь самого себя. Вот она сидит на груде серых мехов, заплетая косы девчонке с жидкими мышино-серыми волосиками – одному из трех детских трупов, которым я приказал сопровождать ее в качестве очередного напоминания о том, как она мучила меня своей чудовищной ложью.

Ох, какая ошибка.

У этих детей не было ни души, ни сознания, и все же Ада, должно быть, смыла грязь с их истощенных тел. Они сидели на земле у ее ног, лохмотья их сменили чистые туники, а тусклые волосы двух мальчиков были аккуратно расчесаны.

Придуманное мной наказание послужило мне же напоминанием, почему я стал восхищаться этой женщиной. И полюбил ее?

У меня перехватило дыхание при мысли о том, что я позволил себе полюбить вновь. Ужасное это чувство – любовь. Возможно, единственное, способное в один миг успокоить сердце, а в следующий – разорвать его в клочья. А как еще объяснить эту мою… перемену?

Мыслями я вернулся к недавней порке: как она лежала поперек моих коленей, как громкие шлепки моей ладони по ее покрасневшему заду разносились по всему Бледному двору. Да, я возбудился тогда, но боль, которую причинял ее телу, возвращалась мне сторицей. Поэтому я остановился. Остановился на семи ударах.

Что со мной не так?

Я всегда верен своему слову, я никогда не лгу ни в угрозах, ни в обещаниях, будь то страдания или смерть. И все же, когда дело касалось моей жены, я, похоже, не могу сдержать ни единого. Независимо от того, как она сердила меня – будто намеренно распаляя мой гнев, – что-то постоянно меня останавливало.

Что-то успокаивало.

Что-то причиняло боль.

Ох, теперь она чмокнула девочку в макушку, отчего во мне вспыхнуло какое-то нервное противление. Забота Ады о детях не знала границ, выходя за пределы смерти: она дарила их телам достоинство и любовь.

Это не избавило меня от прокравшейся в душу неуверенности и неослабевающего замешательства по поводу всего происходящего.

Подошла Орли и нахмурилась, глядя, как Ада примеряет девочке какую-то самодельную обувку.

– Что энто девка делает?

– Заботится о детях, вверенных ее попечению. – Что-то шевельнулось у меня под ребрами: ощущение столь же нежеланное, сколь и настойчивое, как бы я ни пытался отрицать его существование. – Ну как могла такая женщина использовать ребенка, чтобы прикрыть свой обман?!

Моя старая служанка приподняла бровь, наградив меня тяжелым обеспокоенным взглядом:

– Ты начинаешь сомневаться в ее предательстве, хозяин?

Я прикусил кончик языка.

Начинаю сомневаться?

Мой разум был… не в порядке после того, как я сбежал от священников, измученный двумя неделями самых чудовищных пыток. В облике человека я страдал от человеческих несовершенств, от человеческих недостатков. Я мог ошибаться. Мог среагировать опрометчиво, отдавшись на милость воспоминаниям о тысячах прошлых предательств и потрясению от исчезновения моей жены.

– Разве не доказывала она много раз свою честность? – пробормотал я. – Разве не выглядела убежденной в собственной лжи?

Ада не глупа, но она всегда была презираемой женщиной, больше всего на свете мечтавшей о ребенке. Смертная оболочка в сочетании с желаниями души способна творить удивительные вещи – даже вырывать пищу из желудка. Что, если она действительно считала, что носит ребенка?

Взгляд Орли, теребящей выцветшую ленту на своем платье, уткнулся в землю:

– Внешность человеческая обманчива. Твои ж слова.

Дыхание мое сбилось.

– И верно.

Я что, снова одурачен обманщицей?

Я смотрел на сгорбленную спину жены и видел, как она проводит ладонью по своему животу – круг, другой. Почему она так делает? От горя? Ложного, да, но оттого не менее болезненного.

Неужто я был к ней несправедлив?

Грудь моя сжалась. Как странно, что она смогла подавить потребность дышать – но не желание ласкать то, чего нет. Ох, она так сильно этого хотела.

Как и я.