Королева Камилла

– Пошла вон!

Лиса не уходила. Чарльз схватил цветочный горшок и швырнул в нее, однако лиса испарилась, прежде чем горшок ударился оземь.

Камилла ждала начала «Арчеров» – бизнес с экологическими колбасками потерпел крах, и в Эмбридже произошло еще одно самоубийство, – но не успели раздаться знакомые музыкальные позывные, она выбежала на крыльцо с криком:

– Сейчас в вечерних новостях сказали! В коридоре Ml[47] нашли птичий грипп, и всю птицу нужно перевести в дом.

– В дом? – переспросил Чарльз. – Ты уверена, милая?

– Точно, – подтвердила Камилла. – Сельхозминистр четко сказал, что всю птицу нужно перевести в дом.

Схватить кур никак не получалось. Экклз выскользнула из рук Чарльза и вспорхнула на забор Тредголдов.

Тони завопил с заднего крыльца:

– Если я или Б ев подхватим птичий грипп, я спалю твой дом и вырежу всю семью, лады?

– Лады, конечно, лады, – отозвался Чарльз.

Он наконец изловил кур и забросил их на кухню.

Теперь у Камиллы под ногами толклись и собаки, и куры.

– От них будет дикий бардак, – сказала она.

– Дорогая, это старая крестьянская традиция – делить жилище с домашними животными, – успокоил ее Чарльз.

– Но мы не крестьяне, Чарльз, – возразила Камилла резче, чем хотела. – Ты уж точно не землепашец. Ты слушаешь рейтовские лекции[48], и у тебя есть вечерние шлепанцы из черного бархата.

И она вышла в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь.

Чарльз принялся счищать с пола куриный помет. Фредди стоял у дверей кладовой, оценивая ее содержимое. – по его прикидкам, собачьей еды должно было хватить до завтрашнего вечера. Он щелкнул зубами на кур. которые уже доклевывали крошки печенья в трех собачьих мисках. Куры вспорхнули на сушилку для посуды, так что Фредди получил возможность рассмотреть их получше. Мориарти показалась ему более питательной.

Ближе к ночи Чарльз, внимательно прослушав выпуск новостей, со смущенной миной собрал кур и унес обратно в вольер, где и запер в домике.

Вернувшись, он сказал Камилле:

– Они будут жутко скучать по свободе.

– Я прекрасно понимаю, каково им там. – ответила Камилла.

Дуэйн не упускал Пэрис Баттеруорт из виду, наблюдая за ней через мониторы слежения. Он обрадовался, когда Пэрис наконец взяла в руки «1984». Его не смущало, что при чтении девушка шевелит губами, это лишь доказывало, что она читает внимательно. Дуэйн непомерно гордился тем, что Пэрис понадобилось лишь несколько дней, чтобы добраться до знаменитого трудного места в середине книги, где Оруэлл объясняет читателю природу тоталитаризма. Дуэйн там пропустил несколько самых непроходимых абзацев, но Пэрис продралась сквозь ученый текст, останавливаясь только затем, чтобы посмотреть значение некоторых слов в словаре, который она одолжила в школе, да так и не вернула. Несколько раз, когда Полтинник уставал от телевизора и начинал капризничать, Пэрис разворачивала его стульчик к себе и читала вслух. Казалось, Полтинника книга забавляет, хотя Дуэйн и догадывался, что на самом деле ребенок просто радуется вниманию матери.

Дуэйну не терпелось снова увидеть Пэрис и затеять с ней литературную дискуссию. Последний раз, когда он заговорил о книгах с сослуживцами, дело кончилось тем, что его обозвали Чокнутый Дуэйн. Позже инспектор Лэнсер отозвал его в сторонку и признался, что и сам прочел за пятнадцать лет после школы несколько книг и они ему «вообще‑то понравились». Дуэйн днем и ночью думал, как бы ему незамеченным побывать у Пэрис. Не только чтобы поговорить о книге Оруэлла. Он подозревал, что странная боль в области сердца, наверное, вызвана любовью. Для ишемии он слишком молод.

27

В ожидании премьер – министра в палате общин царила атмосфера еле сдерживаемой истерики. Сынок Инглиш в темно – синем «итальянском» маркс – спенсеровском костюме типа «человек из народа», белой рубашке и розовом галстуке сидел между чернокожей красавицей, выбранной от Северного Гримсби, и знаменитым эксцентричным геем от Южного Шропшира и выглядел довольным как удав.

По поводу цвета галстука между медиаконсультантом Сынка и его командой стилистов вспыхнула язвительная перебранка. Светло – голубой отбросили, потому что ему «не хватает степенности», оливковый – за «милитаризм», красный сочли «большевистским», малиновый – «старперским»; серебристый – «для отца невесты», коричневый – «знак уныния», желтый «изобличает трусость»; сиреневый, фиолетовый и зеленый кое – кому показались «оппортунистскими»; васильковый забраковали за то, что он «чуток отдает Гарольдом Макмилланом[49]». Наконец, когда стрелки часов безжалостно придвинулись к полудню, выбор сузился до бледно – розового – не содержит угрозы, нравится женщинам, оптимистичный и веселый – и фисташкового, которым многие любят красить стены. За пять минут до выхода Сынок выбрал розовый и вышел из кабинета, придержав шаг возле стилиста, который выпустил ему на лоб завиток волос.

Когда премьер – министр занял свое место на скамье правящей партии, со скамей оппозиции послышались выкрики: «Гав – гав! В чем нога?» – и смех новых консерваторов.