Королева Бедлама

Грейтхаус закрыл дверь и, к некоторому беспокойству Мэтью, задвинул засов. Карет во дворе никаких не было, зато была лестница наверх, где, по всей видимости, и обитал Грейтхаус. Он повесил свой фонарь на крюк в стене, и в этот миг Мэтью заметил отблески желтого света на рукоятях и гардах четырех шпаг в ножнах, уложенных горизонтально на крючки. Шпагами арсенал Грейтхауса не ограничивался: Мэтью увидел два пистолета, три кинжала и — подумать только! — здоровенную пращу.

— Миссис Герральд мне сообщила, что ты ничего не понимаешь в шпагах и пистолетах. Это верно?

— Да, сэр. То есть… верно. — Мэтью неудержимо хотелось зевать, пока он не увидел оружие. Теперь же сон сняло как рукой.

— Стало быть, ты шпаги и в руках не держал?

— Нет. То есть… — Однажды ему довелось взять в руки шпагу в тюремной камере Фаунт-Ройала, но, скорее, чтобы избавиться от нее, нежели чтобы ею воспользоваться. Вряд ли это стоит даже упоминать. — Мальчишкой… то есть в детстве… я состоял в портовой шайке оборванцев. То была, конечно, не настоящая шайка, а так… горстка сирот. Я и сам сирота.

— Ты это сейчас к чему рассказал?

— К тому, что мы дрались на палках. Будто на шпагах. Ну, понарошку.

— И что, ты кого-нибудь убил такой палкой?

Грейтхаус подошел вплотную и навис над ним, точно великан. Причем с каждой секундой он и его тень на стене будто увеличивались в размерах — по крайней мере, в глазах Мэтью.

— Нет, сэр.

— А вообще, убивать приходилось?

— Нет, сэр.

— Драться умеешь? Врукопашную?

— Я… с мальчишками-то мы, конечно, дрались. Но то было очень давно, я теперь другой человек. Полностью изменился.

— Этот навык следовало сберечь.

Грейтхаус осмотрел Мэтью с ног до головы — словно впервые видел. Лицо его в свете фонаря казалось надменным и презрительным. Он либо обладал сверхъестественной способностью моментально выводить алкоголь из организма, либо просто мог осушить бочку эля и глазом не моргнуть.

— Больно ты малахольный, — сказал Грейтхаус, обходя Мэтью по кругу. — Прозрачный, как вода, и бледный, как лунный свет. На солнце и свежем воздухе не работаешь?

— Моя работа предполагает… умственный труд, сэр.

— Вот в этом беда современной молодежи. Сидите целыми днями на пятой точке и называете это трудом. Значит, умником себя считаешь? В шахматы играть ты и впрямь мастак… Так вот я тебе скажу, что это все тлен. Ты гниешь изнутри. Уже больше на привидение похож, чем на человека. Откуда у тебя этот шрам? Об шахматную доску головушкой приложился?

— Нет, сэр, — ответил Мэтью. — Я… с медведем схватился.

Грейтхаус замер на месте.

— Позвольте узнать, — выдавил Мэтью, — откуда ваш шрам?

— А это мне третья по счету жена разбитую чашку в голову метнула.

— О…

— Вопросы тут задаешь не ты! — рявкнул Грейтхаус. — Вопросы задаю я, понял?

— Да, сэр.

Какое-то время он продолжал нарезать круги возле Мэтью, затем остановился прямо напротив.

— Я тебе лучше другой шрам покажу, глянь-ка. — Он расстегнул сорочку с рюшами и продемонстрировал Мэтью поистине безобразный коричневый шрам от левой ключицы до центра груди. — Это меня кинжалом ткнули пятого марта тысяча шестьсот семьдесят седьмого года. Убийца в монашеской рясе прямо в сердце метил, но я успел поймать его за руку. А вот еще. — Он стянул сорочку с правого плеча и показал багровый кратер. — Мушкетная пуля, двадцать второго июня восемьдесят четвертого. Выбила мне плечевой сустав. Повезло, конечно: кости остались целы. Пуля прошла сквозь женщину, что стояла в тот момент передо мной. И сюда глянь. — Он выгнулся, демонстрируя третий жуткий шрам на ребрах с правой стороны. — Девятого октября восемьдесят шестого. Вот на что способна шпага, даже не острием. Этот гад не выпад сделал, а ударил меня наотмашь. Два ребра сломал! Я потом месяц в кровати провалялся и наверняка сошел бы с ума, если б не дражайшая графиня. — Он ласково, почти благоговейно притронулся к шраму. — Дождь за три дня предсказываю.

Грейтхаус надел и застегнул сорочку. Лицо у него теперь было скорее довольное, чем обиженное.

— Мне следует приготовиться к той же участи? — спросил Мэтью.

Грейтхаус с такой силой ткнул Мэтью пальцем в грудь, что тот испугался, не получил ли свое первое боевое ранение.

— Нет, если будешь умен. И удачлив. И если дашь мне кой-чему тебя обучить.

Мэтью промолчал, но Грейтхаус, кажется, прочел его мысли.

— Я тебе скажу, что в тот день на меня одного набросилось аж четыре человека и только один шпагой дотянулся, так что в моем профессионализме можешь не сомневаться. У парня не было чувства ритма, он только и знал, что паниковать да дергаться. Просто удача ему улыбнулась, а от меня — отвернулась. Но потом я отдышался и размазал его кишки по мостовой. Второму проткнул лицо: шпага вошла в одну щеку и вышла из другой. Тогда-то они опомнились и дали деру.

— Вы их пощадили?

Грейтхаус осмотрел свои помятые кулаки, и Мэтью заметил, что они тоже испещрены мелкими шрамами.